Краснопёрое на это только рассмеялся, как на речи совсем детские.
— Голубчик мой! — убедительно принялся он урезонивать Каржоля, даже как будто пристыживая его дружески. — Да разве же мы станем заниматься сочинением глупых накрытий и гостиницах, в ресторанах и тому подобное? Это все старые, рутинные приемы, которые мы с вами бросим. Да и зачем вам запутывать посторонных людей? Тут ведь сейчас противная сторона схватится за швейцара, за коридорного, за татарина там, — ну, и перепутаются, конечно! Сбить-то не трудно! Ведь подобные грубые приемы уже не один процесс проваливали! Нет мы это сделаем гораздо проще: не в ресторане, а в театре, в ложе литерной, — понимаете?
Граф, не совсем понимая, однако, вскинулся на него вопросительным взглядом.
— Свидетели у нас будут тоже ведь не какие-нибудь, а порядочные люди — люди из общества, интеллигентные, достойные всякого доверия, — продолжал Красноперов. — Ну, и предположите теперь, что свидетели эти сидят в соседней ложе, рядом, видят в ней pardon! — вашу супругу, невольно обращают при этом на нее внимание, как на интересную особу… А затем, уж вы не беспокойтесь: они и услышат и увидят все, что следует, и не собьются. В Мариинском театре, например, это хоть в любой ложе могло случиться, — там все они ведь с аванложами и с драпировками. В этом и вся суть, все, что требовалось доказать! Понимаете?
— Понимаю, поддакнул граф. — Но все-таки alibi проклятое! Мне кажется, что все это, сколь оно не остроумно, не устраняет, однако, возможность доказывать alibi.
— Батенька мой! Полноте! — убедительно дотронулся Красноперов ладонью до его колена. — Позвольте вас спросить, как это она докажет свое alibi в театре? Хотел бы я знать! Тут ведь ни швейцаров, ни татар! А спектакли весь сезон каждый день бывают, — значит, и дня даже в точности помнить не требуется, а просто — приблизительно, когда-то, мол, в таком-то месяце. Ну-с, поди-ка, возражай на это!
Каржоль даже весело расхохотался, потирая руки, от такой ловкой находчивости милейшего Василия Ивановича и понял из сего, что имеет дело с такой тонкой и продувной бестией, что перед ней и сам Смаргунер, пожалуй, спасует.
— Ну, и скажите же откровенно, что это будет стоить? — спросил он.
— По совести, десять тысяч, голубчик.
— Ой-ой! — почесал граф за ухом, поморщась.
— Зато наверняка, без осечки! — похвалился Красноперов. — И весь процесс окончим — много, если через месяц! Потому тут, сами видите, никаких разговоров!
Каржоль, из деликатности и по некоторой уклончивости своей натуры, не хотел на первый раз портить ни ему, ни себе приятного впечатления и потому не стал сегодня торговаться, но решил себе прежде попытать еще кого-нибудь из «попроще», а Красноперова, на всякий случай, иметь в виду с тем, чтобы предложить ему впоследствии, когда еще покороче сойдется с ним, сделку на вексель.
Расстались они самым дружеским образом, крепко пожимая друг другу руки, и даже расцеловались.
На следующий день граф отправился отыскивать специалиста «еще попроще», решив себе попытать уже всех, чтобы уже затем с наибольшей основательностью остановить свой выбор на самом подходящем.
В сообщенном ему адресе значилось: «Ассинкрит Смарагдович Малахитов. Пески, Болотная улица, дом номер такой-то».
Отыскивая по бесконечной Болотной улице данный номер, Каржоль наконец увидел его на воротах одноэтажного деревянного домика о семи окнах по фасаду. Ниже номера золотая надпись на синей жестяной доске гласила: «Дом жены коллежского асессора, госпожи Малахитовой». Ворота были заперты, подъезда или крыльца с улицы не имелось. Расплачиваясь с извозчиком, Каржоль бросил взгляд на домик: ничего-себе, старенький, но крепкий и поддерживается в порядке; стекла в окнах чистые, видно, что моются; внутри видны белые тюлевые занавески, а на подоконниках фуксии, герань, золотое деревце, бальзаминчики, турецкая гвоздичка и даже «розаны». Граф толкнулся в калитку — отворилась наполовину, а дальше цепь не пускает. Но ничего: нагнувшись под цепь, удалось кое-как проникнуть во двор со внутренним палисадником из двух берез и нескольких кустов акации. Во дворе ни души, но зато бродит утка с утятами у врытого в землю корыта, да куры у сарайчика роются. Совсем идиллия! Кудлатая старая собака на цепи, при будке, тотчас же, конечно, добросовестно облаяла незнакомого человека, и вскоре на этот лай недоверчиво выглянула из-за угла какая-то баба, видимо, из породы «куфарок».
— Вам кого надо будет?
Граф назвал имя хозяина. — Дома?
— Дома, дома. — Пожалуйте сюда, на парадное! Обождите малость, сейчас отворю.
И через минуту, отомкнув ему изнутри «парадную» дверь, запертую, кроме замка, еще на крючок и цепочку, та же «кухарка» впустила его в полутемную прихожую, куда сию же минуту любопытно заглянула из смежной кухни в стеклянную дверь какая-то женская голова в белом чепце, — вероятно, сама хозяйка. Графа сразу обдало тем особым кисловато-прелым и немножко затхлым запахом, который присущ воздуху старых, десятками лет обжитых деревянных домишек: не то здесь капусту недавно квасили, не то лампадное масло пролили, не то сушеную треску варили. А кроме того, еще и тараканами пахло.
