Там за морем деревня… - [54]

Директор шумно вздыхает.

— Как я и предполагал, Будаев, ты неправильно толкуешь это мудрое слово. Ты мне сказал, что ваш выпуск собирается начать новую традицию, но, оказывается, традицию нельзя начать, её можно только унаследовать. В этом согласны и мой любимый Даль, и строгий Ожегов, которого ты сейчас поскорее вернешь на полку.

Покачиваясь в кресле, «голова» ждет, пока Камал выполнит его распоряжение, и неторопливо продолжает разговор, уводя обоих делегатов всё дальше от того дела, с которым они заявились к нему в кабинет.

— Теперь, Будаев, скажи мне, когда у казахов справлялся Новый год в прежние времена?

— Весной, — Камал отвечает не очень-то уверенно.

— Верно. В первый день месяца наороз по самсатскому календарю. И какая была в степи новогодняя традиция? — Не дожидаясь Камала, «голова» сам отвечает на вопрос: — На Новый год казахи выбрасывали старые вещи. Такой был у нас в степи обычай. Я, Будаев, с большой охотой однажды весной выбросил бы из школы все старые, безобразные парты и купил бы новые. Но этого я не смогу сделать ни весной, ни осенью, когда начинается учебный новый год. У меня, Будаев, нет денег на новые парты. Поэтому ты приедешь в Чупчи через десять лет и увидишь, что твоя старая парта всё ещё не сгорела в печке. Кстати, ты заметил, какая удобная щель прорезана в крышке твоей парты?

— Заметил.

— Когда за этой партой сидел Уавиль Джиенбаев, он не терял ни одной минуты даром. На всех уроках Равиль незаметно для учителей читал. Вот для чего в твоей парте прорезана широкая щель. Однако ты, Будаев, как я наблюдаю, ею не пользуешься. Хотя ты знаешь, что Равиль Джиенбаев сейчас учится в аспирантуре Ленинградского университета.

— Мы все гордимся выдающимся выпускником нашей школы Джиенбаевым! — с пафосом восклицает Камал, но тут Люда Власенко посильнее тычет ему в ногу носком сапожка. Камал умолкает.

Растерянное молчание лучшего в школе говоруна вызывает веселое оживление всех морщин на широком лице.

«Что? — спрашивают морщины. — Выехал по гребню, обратно едешь по низине?»

— Не унывай, Будаев! Ты очень хорошо здесь говорил. Внятно и с чувством. На суде биев в старые времена ты имел бы немалый успех. Ты многих мог бы спасти своим красноречием. Да, многих, — директор суживает щелочки глаз. — Но многих погубил бы твой язык. Подумай над этим, Будаев. У нас в народе говорят, что быстрый язык голове вреден.

Люде уже всё ясно. Она встает.

— Спасибо, Канапия Ахметович. Мы пойдем, нас там ребята ждут.

«Голова» непритворно удивляется:

— Вы торопитесь, Власенко? Разве наш разговор закончен?

Люда послушно садится на место.

Директор достает из ящика стола связку ключей и идет к сейфу.

— Мне казалось, Будаева очень интересует, какие ценности хранит наш школьный сейф.

Канапия Ахметович звенит ключами, отпирает стальную дверцу, выкрашенную под дуб. Сейф доверху набит истрепанными папками. «Голова» отмыкает внутри ещё одну малую дверцу и достает что-то небольшое, умещающееся в кулаке.

— Вот посмотрите.

Он раскрывает кулак. Люда с Камалом видят на бугристой ладони старинный медный пятак, проткнутый пучком конского волоса. Такими пятаками чупчинскис мальчишки играют в лянгу. Играют не круглый год, а почему-то лишь ранней весной, на первых просохших клочках земли. Лянга давно объявлена во всех школах вредной для здоровья, но в степи не переводятся виртуозы, умеющие по многу сотен раз подшибать ногой пятак с пучком конского волоса. Не переводятся у мальчишек и старинные пятаки, вышедшие из денежного обращения много десятков лет назад. Новые, легкие монеты для лянги не годятся.

Директор подбрасывает пятак на ладони, любуется его полетом, морщины на лице расползаются.

— Эту лянгу я отобрал у Равиля Джиенбаева, — вспоминает «голова». — Он считался у нас чемпионом по лянге. В те годы были в моде узкие брюки, а не широкие, как сейчас. И мы, все учителя, боролись против суживания брюк, а не против чрезмерной ширины. — Директор близоруко нагибается, внимательно разглядывает брюки Камала, шедевр чупчинского индпошива. — С шириной мы боремся всего лишь третий год. Так, Будаев? Третий?

Камал обиженно молчит.

— Боремся с шириной, с цепочками на штанинах, с поповскими гривами, — добросовестно перечисляет «голова». — Ещё с чем? Будаев, подскажи.

Камал не раскрывает рта.

— Тогда вы мне подскажите, Власенко! — требует «голова».

— С маникюром боремся, Канапия Ахметович. С крестиками на шее. С серьгами. С кольцами. Глаза запрещено подводить. Ну, и, конечно, мини.

— Спасибо, Власенко. Всё правильно.

«Голова» запирает лянгу в сейф, возвращается за письменный стол.

— Тебе тоже спасибо, Будаев. Очень полезный у нас получился разговор. Школьные запреты, Будаев, имеют свой глубокий смысл. Если однажды снять все школьные запреты, юность потеряет куда больше, чем приобретет. Не на что будет обижаться, не с чем воевать. Жизнь станет очень пресной!

Морщины на просторном лице ходят ходуном. Так в степи под ветром волнами переливается посеребренная ковылем трава.

— Можете идти, я вас больше не задерживаю.

Директор наклоняется над столом и показывает делегатам темя, поросшее короткой черно-седой щетиной. Люда тянет Камала за рукав, выводит, словно незрячего, из директорского кабинета.