Там за морем деревня… - [21]

— Ваше персональное дело! — Она прижала ладони к пухлым щечкам. — Что же теперь будет?

— Не знаю! — отрубил Василий Степанович.

— Но как же вы могли? Писать, не проверив факты! Это ужасно! Непростительно! — Она открыла ящик стола, досала таблетку.

Василий Степанович с диванчика дотянулся до графина на подоконнике, налил полстакана воды, подал ей — запить таблетку.

— Елена Григорьевна! Не надо, ей-богу, не надо. Знаете вы все не хуже, чем я. Ведь живем-то среди людей. Вся деревня видит, что на ферме не чисто. Председательские любимчики поменяли годовалых телок на дойных коров. Конечно, по документам на ферме всё в ажуре, но люди-то говорят… Неужели вы ничего не слыхали?

— Слышала, слышала… Ну и что? — Елена Григорьевна замахала руками, будто отгоняла настырную муху. — Мало ли о чём болтают по деревне. Разве можно верить слухам и… — Она запнулась.

— …и сплетням! — подхватил Василий Степанович. — Вы это хотели сказать? Я, Елена Григорьевна, родился и вырос в такой же деревне и знаю: попусту народ болтать не станет. Моя хозяйка баба Дуня — чистейшая душа. Вы бы её послушали. Ей совестно, что с фермы пропадают корма. По вечерам, как стемнеет, к каким-то домам подкатывают машины, выгружают мешки. Что в мешках? Я, Елена Григорьевна, здесь новый человек, но баба Дуня утверждает, что прежде в колхозе такого не водилось.

— Что вы! Конечно, не водилось! Вы не застали в живых нашего старого председателя. Он колхозу все силы отдал, вывел в передовые. Прекрасный был человек. Честный, отзывчивый, скромный! Вот о ком бы написать в районную газету! Не беда, что вы его лично не знали. У вас литературные способности, вы могли бы собрать материал, воспоминания старых колхозников, той же бабы Дуни.

— Она его каждый день вспоминает! — вставил Василий Степанович.

— Вот видите! — Елена Григорьевна приободрилась. — Надо больше и чаще писать о хороших людях. Не только о тех, кто создавал колхоз. Написали бы про Алешу Скворцова, нашего бывшего ученика. Имеет благодарности за военную службу, лучший тракторист… Детям так нужен положительный пример! А фельетоны, она поморщилась, — фельетоны пусть пишут журналисты — это их дело. А вы учитель! Как-то неудобно. Мы, учителя, всегда на виду, каждый наш шаг, каждое наше неосторожное слово. И уж тем более печатное. Вы, я знаю, мечтаете стать писателем. Стихи сочиняете. Так зачем же размениваться на какие-то заметки…

Василий Степанович вскочил и в негодовании заметался по тесному закутку.

— Никак не могу с вами согласиться! Именно потому, что учитель в деревне всегда на виду, учитель просто не имеет права молчать, если он знает, что рядом творятся безобразия. Ведь всё происходит на глазах наших учеников. Неужели вы думаете, что они ничего не замечают, не понимают? Если в их собственном доме…

— Василий Степанович, — она поднялась из-за стола и строго выпрямилась, — вы сами об этом заговорили. Об учениках. Я до поры молчала. Но в вашем, если можно так выразиться, фельетоне, который теперь опровергнут, упоминалась и фамилия Пинчука.

— Он личный шофер председателя, правая рука во всех махинациях! — вспылил учитель.

— Не доказано! — возразила она. — А газеты получают у нас в каждом доме. Надо ли было вам уж так непременно называть фамилию шофера? Ведь Володя Пинчук учится в вашем классе!

— В моём. Я тем более считал…

Она его перебила:

— Писать гадости об отце своего ученика абсолютно непедагогично. Я давно собиралась вам сказать, но…

— …но предпочли приберечь свои упреки до того дня, когда фельетон будет опровергнут? — язвительно спросил Василий Степанович и наклонился за портфелем. — Полагаю, наш разговор окончен? Я могу идти?

— Куда? В класс? — Она посмотрела на него как на безнадежного тупицу.

— Куда же ещё?

За дверью всё громче гомонила школа. Он посмотрел на часы. Сейчас будет звонок.

— Не знаю, голубчик, не знаю, — она замялась, — я бы предпочла заменить ваш урок в шестом «Б». Директора сегодня в школе нет, вся ответственность падает на меня.

— А что с Иваном Федоровичем? Заболел?

— Его вызвали в районо. Кстати, по вашему делу.

— Вот как? Этой историей уже заинтересовались в районо? Но пока я, кажется, ещё не уволен?

— Господи, да кто же говорит об увольнении! — Елена Григорьевна испугалась, что выболтала лишнее.

— В таком случае урок литературы в моём классе проведу я сам! — объяснил Василий Степанович с видом победителя.

Но одно дело петушиться перед Еленой Григорьевной, а совсем другое — войти сегодня в класс. Ребята уже, конечно, знают — он сплетник и клеветник. Ребята всегда всё знают. На другой день после опубликования фельетона класс настойчиво шуршал газетами, но ни о чём не спрашивал. А Толя Скворцов…

Василию Степановичу ярчайшим образом припомнилось, как на уроке русского языка он попросил ребят составить предложения с деепричастным оборотом. Первым поднял руку Скворцов. «Толя, иди к доске». Толя выходит, с заговорщическим видом оборачивается к классу и… пишет на доске фразу из фельетона. Ребята впиваются глазами в учителя: «Что скажет Василий Степанович?» Пришлось выслушать ответ Скворцова насчет деепричастий, потом попросить его стереть с доски написанное и вызвать Таню Осипову, не способную ни на какой подвох. Всё это время краешком глаза он видел окаменевшее лицо Володи Пинчука. Володя средний ученик, производил даже впечатление туповатого. Но во всей этой истории мальчишка проявил характер. Только сегодня в нём прорвалось злорадство. Для всей деревни шофер Пинчук барыга и ловчила, но для мальчика — родной отец. Ещё бы не радоваться, что фельетон опровергнут. Покажет ли Володя свое торжество в классе?