Там - [52]
Задремал я в многоэтажных воспоминаниях и заснул. Проснулся — в ногах постели сидит новый друг. Молчит, сопит задумчиво. Тебя уже отпустили, Чома? Угу, говорит: «Вчерась, как ты меня сдал Степаниде, у ней участковый сидел, чай пил. Меня как увидел, вызвал скорую, себя велел в больницу доставить, а меня на лесоповал, за вас принять изволил, Сергей Иваныч.»
Я закутался в одеяло поплотней: «Холодно там, на лесоповале? Белки прыгают, елки падают.»
«Ничего такого не видал. Выдали мне сумку с пивом, велели нести на черный ход. Там, мол, конференция происходит.»
«Да уж без черного хода странно как-то…»
«Иду себе, иду, заплутался совсем, встречает меня однорукий погорелец: „Трофим Трофимыч, Бог тебя послал, дай хоть пивом пожар потушу.“ Ловко так пиво одной рукой открывает, кусты поливает. „А меня Трофим Трофимычем зовут.“»
«Ладно, Чома. Степанида на радостях в церковь пошла?»
«По профессии я летчик-космонавт. Сейчас вагоны разгружаю. Вот сейчас к вам, Сергей Иваныч, зашел будучи дружен домами. Думал, помер дедушка. А вы молодцом из себя. А Степанида точно в церковь наклеилась, новый ватник нацепила весь в бисерах да в лентах. А тут ей премию дали за мою, значит, поимку, я ведь космонавт-рецидивист, но судьба-злодейка не по ихнему рассудила. Пошла салфетки покупать.»
Скучно стало и я заснул. Проснулся, глаза протер, вижу Чома по стенам картинки приколачивает. «Чома, — говорю, — меня тут в Осло, в Норвегию вызывают, вон квитанция лежит, так ты мне напоследок почитай „Робинзона Крузо“. Читать небось умеешь?»
«Как не уметь. На лесоповале сам полковник обучал. Только он глухонемых. Ну меня и зачислили, с виду я как есть глухонемой. Только что читать будем, Сергей Иваныч? Книжек у вас кажись не водится.»
«Пошарь под кроватью, там книжка была. Она и есть „Робинзон“».
Под кроватью Чома ползал часа три. Старьевщик заходил, ножи мне наточил, думал ему Чому сдать в ученики, потом жалко стало: в сарай какой-нибудь попадет, кто мне книжку-то почитает? Старьевщик картинки со стен содрал, а взамен кривую ложку подарил. Будет чем суп есть. Чома сварит, раз он летчик. Гляжу — он, сердешный, вылезает. Я его поначалу не узнал: в красных трусах, ноги босые, а во рту — скомканная газета.
«Кто ж тебя так», — спрашиваю.
«Переодеться решил для порядка. Книжку нашел, только не знаю, та или не та. Газету на всякий случай прихватил. У вас там полно, Сергей Иваныч, скомканных газет.»
«Собираю для коллекции.» Странно, думаю, с газетой во рту он еще красивей разговаривает.
«Каюсь, Сергей Иваныч, согрешил, соврал, что поделаешь, рецидивист. Зовут меня Пафнутий Пафнутьич. Фамилии нет — сняли за игру в футбол, пока офицером служил. Для друзей просто — Паф. А куда картинки мои девались?»
«С галереи пожарные приходили, забрали. Шедевры говорят. Я тебя звал, веником даже искал под кроватью, не нашел. Взамен кривую ложку сунули, ворье. Степанида, верно, их прислала. А может, участковый. Сам понимаешь, скучает служивый в больнице. Ну ладно, все это пеньки да завалинки, давай, Чома, книжку почитаем.»
«Вот, Сергей Иваныч. Только книжка больно заковыристая. Вроде „Робинзон“, а глянцу маловато. И язык то ли марсельский, то ли марсианский, не разберу.»
«Ну-ка. „Любезные соображения водопроводчика о Машеньке и кирпичах. Книга на японском наречии. Автор Чома Лихой.“ Название длинное, а так сойдет. А твоя фамилия, часом, не Лихой?»
«Нет. У меня фамилия тихая, покладистая вроде лапши. Вот они от зависти и озверели. А вы и по-японскому кудахтаете, Сергей Иваныч?»
«Когда в сотоянии растворюсь, пара пустяков.»
«Так у нас книжка разве про Робинзона?»
«Запомни, Чома, по-японскому Машенька — Робинзон. А про кирпичи они для форсу прибавили.»
«А — а-а. Вот чего они такие косоглазые.»
«Нет, косоглазые это китайцы. А японцы — народ справный, форменный. Ты разве, Чома, в японском плену не был?»
«Нет, по здоровью не взяли. Я тогда на гражданке карасей ловил. С Машенькой познакомился. Ладная девка, на скворешник похожа. А может на трактор. Ее теперь Степанидой кличут. Скрывала, мерзавка, что она — Робинзон.»
«Это я, похоже, обознался. Забывать стал японский. Дай-ка словарь погляжу, — вынул у него изо рта газету и принялся читать, — так…так…японские водопроводчики, разбирая кирпичи (это опускаем), откопали племя Степанид-каннибалов. Вот, Чома, языки-то знать!»
«Газета не совсем, чтобы японская.»
«Я других не держу. Видишь, Чома, в какой ты подвал въехал! Это тебе не скворешник. Каннибалиху Степаниду принял за Робинзона! А если б она тебя съела? Меня бы тут завалили квитанциями. А где, кстати, моя квитанция?»
«Под кровать положить изволили, Сергей Иваныч. Вам не пора вещички укладывать? Как-никак в Норвегию собираетесь, небось со спецзаданием.»
«Ну ее к черту! Слушай, Чома, вот что мне в голову пришло: ты с виду чистый каннибал, вот бы тебе Степаниду съесть.»
«Обижаете, Сергей Иваныч, простого человека. Опасаюсь. Она, похоже, тухлая.»
«Дурак, тебе героя дадут. А потом мы и Робинзона почитаем.»
«А нельзя ли, Сергей Иваныч, спервоначалу почитать. Для куражу значит.»
«Отчего ж. Соберусь только. Надо глаза внимательно закрыть. Японский язык, Чома, при закрытых глазах туже идет, основательней. А все таки закусил бы Степанидой. Она не то, чтобы тухлая, она рыхлая. Копия тебя. Ее хоть ложкой ешь, урчать будет от удовольствия. Ложка у нас есть, пожарные принесли, горчицы я тебе спроворю. Под кроватью где-то каталась. К тому, Робинзону услугу окажешь, он ведь с каннибалами воевал, натерпелся видать страху, а тут ему и союзник.»
Что такое миф? Какое место он занимает в жизни современного человека? Нужны ли нам мифы? Книга Евгения Головина «Мифомания» не только дает новые, неожиданные ответы на эти вопросы, но и загадывает новые загадки. Древняя Греция и Возрождение, алхимия и магия, каббала и масонство — мифы разных эпох и традиций как в калейдоскопе сменяют друг друга: от Античности мы вдруг переходим к «современной мифологии», от фольклора и средневековых трактатов — к западноевропейской поэзии XIX века.Исследуя природу мифа, пересказывая его по-своему, автор приходит к убеждению, что миф — это самое сокровенное, что есть в человеке, это основа человеческой личности, свидетельство ее уникальности.
Книга известного философа и литературоведа Е. Головина посвящена исследованию тайной стороны культуры — литературы, поэзии, алхимических текстов, древних и современных мифов. Дается интерпретация важнейших герметических символов, поэтических намеков, тончайших траекторий творческой фантазии.Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся философией, культурологией, эзотеризмом, историей искусств.
Эта книга написана в тенденции свободного обращения с темой. В нашу эпоху тотальной специализации человек сугубо профессионален. Все меньше тем подлежит вольному толкованию. Это грустно, весьма грустно. Данный текст рассчитан на дилетантов, бездельников, вообще на людей легкомысленных, которые все же нашли время, чтобы научиться читать.http://fb2.traumlibrary.net.
Творчество Василия Шумова рассмотрено с позиций современного искусства, философии и мистики. Это на сегодня единственная в своем роде книга, которая создаст правильное представление и подход к восприятию работ Василия Шумова и группы Центр. Книга написана в более сложном ключе чем традиционные материалы на темы рок-музыки.
В конце XIX века европейское искусство обратило свой взгляд на восток и стало активно интересоваться эстетикой японской гравюры. Одним из первых, кто стал коллекционировать гравюры укиё-э в России, стал Сергей Китаев, военный моряк и художник-любитель. Ему удалось собрать крупнейшую в стране – а одно время считалось, что и в Европе – коллекцию японского искусства. Через несколько лет после Октябрьской революции 1917 года коллекция попала в Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и никогда полностью не исследовалась и не выставлялась.
Одну из самых ярких метафор формирования современного западного общества предложил классик социологии Норберт Элиас: он писал об «укрощении» дворянства королевским двором – институцией, сформировавшей сложную систему социальной кодификации, включая определенную манеру поведения. Благодаря дрессуре, которой подвергался европейский человек Нового времени, хорошие манеры впоследствии стали восприниматься как нечто естественное. Метафора Элиаса всплывает всякий раз, когда речь заходит о текстах, в которых фиксируются нормативные модели поведения, будь то учебники хороших манер или книги о домоводстве: все они представляют собой попытку укротить обыденную жизнь, унифицировать и систематизировать часто не связанные друг с другом практики.
Академический консенсус гласит, что внедренный в 1930-е годы соцреализм свел на нет те смелые формальные эксперименты, которые отличали советскую авангардную эстетику. Представленный сборник предлагает усложнить, скорректировать или, возможно, даже переписать этот главенствующий нарратив с помощью своего рода археологических изысканий в сферах музыки, кинематографа, театра и литературы. Вместо того чтобы сосредотачиваться на господствующих тенденциях, авторы книги обращаются к работе малоизвестных аутсайдеров, творчество которых умышленно или по воле случая отклонялось от доминантного художественного метода.
Культура русского зарубежья начала XX века – особый феномен, порожденный исключительными историческими обстоятельствами и до сих пор недостаточно изученный. В частности, одна из частей его наследия – киномысль эмиграции – плохо знакома современному читателю из-за труднодоступности многих эмигрантских периодических изданий 1920-х годов. Сборник, составленный известным историком кино Рашитом Янгировым, призван заполнить лакуну и ввести это культурное явление в контекст актуальной гуманитарной науки. В книгу вошли публикации русских кинокритиков, писателей, актеров, философов, музы кантов и художников 1918-1930 годов с размышлениями о специфике киноискусства, его социальной роли и перспективах, о мировом, советском и эмигрантском кино.
Книга рассказывает о знаменитом французском художнике-импрессионисте Огюсте Ренуаре (1841–1919). Она написана современником живописца, близко знавшим его в течение двух десятилетий. Торговец картинами, коллекционер, тонкий ценитель искусства, Амбруаз Воллар (1865–1939) в своих мемуарах о Ренуаре использовал форму записи непосредственных впечатлений от встреч и разговоров с ним. Перед читателем предстает живой образ художника, с его взглядами на искусство, литературу, политику, поражающими своей глубиной, остроумием, а подчас и парадоксальностью. Книга богато иллюстрирована. Рассчитана на широкий круг читателей.
Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.