Там, где вечно дремлет тайна - [6]

Неожиданно теплые, мутные волны захлестнули мозг. «Да ведь это же я, я их выпустил из лайнера! Я сам! Что же это такое?!» – Чингиз беспомощно всплеснул руками, чувствуя, как палуба уходит из-под ног.

Сознание возвращалось долго и мучительно. Но как только включилась. память, все началось сначала: вновь наплывали горячие волны, погружая Чингиза в мрак беспамятства. Временами из глубины забытья прорывались мысли-стоны: «Чудовищнее всего, что мне еще хочется жить! А ведь жить-то уже нельзя! Никак нельзя! И ни у кого на „Байкале“ нет больше никакой надежды выжить».

Когда наконец Чингиз смог открыть глаза и оглядеться, он увидел, что лежит на кушетке. В полумраке лазарета из овального иллюминатора прямо на него глядели неподвижные звезды. Откуда-то из глубины памяти сами собой всплыли знакомые с детства строчки. Даже тогда, когда Чингиз произносил их сам, в ушах его все равно звучал голос отца:

Там, где вечно дремлет тайна,

Есть нездешние поля,

Только гость я, гость случайный

На горах твоих. Земля.

Чингиз поднялся на локте. Рядом за прозрачной перегородкой в охладительных камерах со стеклянным верхом покоились бесчувственные тела командира и пилота. «Наш врач надеется, что в состоянии гипотермии они смогут дотянуть до Земли, – подумал Чингиз. – Напрасные надежды! Теперь уже никто из нас до Земли не дотянет. Никто!»

Медленно восстанавливая в памяти встречу с астридами, борттехник не мог не вернуться мыслями к Старику: «Господи, да кто же такой этот удивительный человек? Ну хорошо, допустим, я ошибался, видя в нем врага, но откуда же он знал, что надо делать с этими яйцетелыми? Каким образом удалось ему заманить их в шлюзовую камеру? Ну, разве это одно уже не могло насторожить? И вообще, почему действия его так уверенны, словно он заранее знал, что должно было произойти…» Заранее… Знал заранее… – вслух повторил Чингиз, и тут его поразила неожиданная догадка: «Ну конечно же, знал, черт возьми! Так уверенно действовать мог только тот, кто хоть раз уже сталкивался с астридами. Все ясно! Ведь было же сообщение, что после взрыва лайнера „Гром“ вместе с останками корабля из озера извлекли трех членов экипажа. Если бритоголовый с „Грома“, тогда легко объяснить и его болезненную молчаливость, и ужасный шрам. У этого человека, видимо, свои счеты с астридами.» Однако сейчас даже мысль о том, что ему, кажется, удалось наконец разгадать тайну Старика, не доставляла утешения. «Все летит к чертям! – думал Чингиз. – Да, к чертям! И хотя бритоголовый сделал для спасения лайнера все, что мог, и даже, наверно, больше, чем мог, он все равно не сумел предотвратить катастрофу, потому что не учел, что рядом, на корабле, есть кретин, который благодаря непобедимой прямолинейности своего мышления окажется опаснее любого астрида. Но ведь это же я выпустил их из шлюзовой камеры. Я убийца, слышите! Это я! Я! Только я!»

Чингиз, дернулся всем телом. Это движение, чересчур резкое для слабого гравитационного поля корабля, сбросило его с кушетки. Лежа на полу и вновь погрузившись в забытье, борттехник метался и вскрикивал, терзаемый мучительными видениями гибнущего корабля. Затем он почувствовал, как чьи-то сильные руки, подхватили его и осторожно положили на кушетку. Чингиз увидел над собой лицо врача и, потянувшись к нему, цепляясь за его одежду, взмолился: «Это я, я во всем виноват! Слышите, доктор, я больше так не могу!» Врач что-то сказал, но Чингиз не расслышал слов. Прямо перед собой он увидел вдруг лицо человека со шрамом и, упав головой на подушки, сразу обмяк. Он почти не почувствовал боли от укола, но стало как будто легче. Введенное в кровь лекарство действовало быстро. Мысли потекли медленнее. Мучительные видения отодвинулись на задний план. Перед глазами осталось только это лицо со шрамом. Оно то приближалось к Чингизу, то таяло в белом мареве забытья, то возникало вновь, неся на себе отпечаток какой-то скрытой боли и в то же время оставаясь по-прежнему непроницаемым.

– Не смотрите на меня так, – попросил Чингиз. – Я и без того знаю, что виноват.

– Тише, мальчик, спокойнее, – еле слышно ответил бритоголовый. – Какой я вам мальчик? – взорвался Чингиз. Фамильярность Старика снова вывела его из равновесия. – Почему я должен молчать? Кого мне бояться? Пусть все знают, что я один во всем виноват!

– Возьмите себя в руки борттехник! – неожиданно твердо приказал Старик.

Чингиз притих. Он сел на кушетку и, проведя ладонью по лицу, огляделся: за спиной человека со шрамом, прислонясь к стене, неподвижно стоял штурман, за стеклянной перегородкой, у прозрачных охладительных ванн молча суетился врач.

Зачем я вам еще нужен? – тихо спросил борттехник. – Разве мало вам того, что я уже натворил? – Бритоголовый молчал; только шрам на его лице заметно побагровел. – За кого вы меня принимаете? – продолжал Чингиз. – Я все обдумал. Перебрал все возможности. Я не вижу никакого. выхода… Приземлиться мы не можем. Если даже кто-то со стороны рискнет прийти нам на помощь, чтобы снять с корабля людей, он будет тут же атакован астридами и окажется в такой же мышеловке, как и мы. Если приблизиться к Земле так, чтобы астриды на поверхности лайнера сгорели при трении о воздух, то у нас уже не останется горючего, чтобы вновь преодолеть земное притяжение или хотя бы выйти на орбиту спутника. Если же все оставить, как есть, и ничего не предпринимать, то мы все равно погибнем намного раньше, чем кончатся запасы продовольствия. Система УПК не сможет долго противодействовать астридам. В конце концов иссякнет материал восстановления корпуса, и они проникнут сначала в шлюзовую камеру, а потом, соединившись с теми, кто остался внутри, шаг за шагом, нарушая герметизацию, завладеют всем кораблем…