Там, где сходятся меридианы - [8]

– Ерунда все это, – раздается голос, – это солнечная система. Вокруг солнца – звезды – все мертвое.

– Неправда! Они все живые. Их Боженька сотворил, – противоречит детский голос.

Под общий хохот раздаются крепкие щелчки по чьей-то нестриженой голове.

– Молчи, – покровительственно басит кто-то из старших. – Поменьше с бабкой в церковь ходи.

Снова тишина. Слипаются глаза.

Здесь же, на юге, небо раскинулось вольным шатром, черным, непроницаемым. Через его прорехи светили звезды. Их было много, ярких, нахальных, как девицы на дискотеке. Были и библиотечные скромницы, с прической «конский хвост», стянутой аптекарской резинкой.

«Разные они, звезды, совсем как люди», – думал Владимир, грызя травинку.

– Ну, ты скажешь, батя, в семинарию. Я и лба-то перекрестить не умею, – Помолчав, сказал Владимир. Он облокотился на локоть и повернулся к священнику.

– Лба перекрестить не могу, – передразнил парня батюшка. – Разве во лбе дело. Вон, наши теперешние правители как лихо крестятся. – Насобачились! – вдруг резко произнес священник.

– Осенить себя крестным знамением – это не сразу дается, – добавил он, глядя на небо.

– В тебе, Володя, стержень есть. На нем в человеке Вера зиждется. Сейчас в стране времена похуже чем Смута. Старая идеология ушла, а новой – не сформировали. Батюшка вытянулся во весь рост и закинул руки за голову: – Священник службу в миру нести должен. Он, мир, разный, добрый и враждебный.

– Да я ни одной молитвы не знаю, – не сдавался Владимир.

– «Отче наш» знаешь, – больше сказал утвердительно, чем спросил священник.

– Знаю, – ответил Владимир.

Он был удивлен проницательности батюшки. Он действительно выучил «Отче наш». Так, больше из любопытства. Очень его поговорка интересовала: «Знать как «Отче наш». Вот и выучил.

– Я по губам понял, что ты шепчешь, – ответствовал священник. – Кстати, дед верующий был? – задал он неожиданный вопрос.

– Дед-то! Еще какой!

Владимир вспомнил своего деда. Цыганистого, лохматого, немногословного. Он вспомнил зимние вечера, когда после школы бежал на подворье к деду. Неторопливый ужин. Зимой день короткий, и вот синие сумерки занавесили окно в горнице. На снегу удлинились тени. В сугробах засветились желтоватые пятна. Это экономные жители зажигали свет. Дед огромными мосластыми ручищами включал лампочку. Затем опускал плафон ниже и садился за стол. Брал Библию, которая лежала на столе, прикрытая вышитой салфеткой. Терпеливо ждал, когда придут постоянные слушатели: бабушка и его тетушка. Бабушка садилась, как первоклассница, с прямой спиной, положив руки на колени. Тетушка пристраивалась ближе к свету с вышивкой. Он же забирался на печку. Огромную русскую печку, занимающую половину горницы. Лежанка была застелена овчинами. Было тепло и уютно. Дед, убедившись, что все в сборе, начинал читать. Сказать, что Владимир что-то понимал, было очень уж крепко. Скорее, он слышал фон, монотонный голос деда. И засыпал, согретый теплом, щедро излучаемым печью. Просыпался от легкого тычка: это дед претендовал на свое законное место.

Он задумался: «Боже мой! Как это давно было!» – захотелось стать маленьким и свернуться на родной печке. Но нет печки, как нет уже дедовского подворья. Да и деда нет.

– Рискни. Попробуй себя. В семинарии есть чему поучиться. Парень ты дисциплинированный, привыкнешь к укладу. Мысли в порядок приведешь. Совсем не понравится – уйдешь. Там силком ни кого не держат, – продолжал, вроде как не заметив его замешательства, священник.

Впереди показался мемориальный комплекс «Долина славы». Здесь, на берегах реки Западная Лица, Полярная Дивизия и моряки Северного флота остановили немца.

– Притормози, – обратился отец Владимир к водителю. Он вышел из машины.

– Пойдем, разомнемся, – сказал он Данилке.

Они подошли к огромному комплексу. Отец Владимир остановился и задумался. Место скорби, памяти, а все нарочито выпячено: дескать, мы вас не забываем. А мусор строительный убрать забыли. И березы вокруг вырубили. Чтобы памятник с дороги лучше смотрелся.

Он не понимал сути мемориала. Комплекс попирал хрупкую заполярную природу своей монолитностью, бездушностью. И этот танк на постаменте.

– Любим же мы бряцать оружием, – грустно подумал отец Владимир.

Даже в слепоте памятника танк был страшен. Уж кто-кто, а он знал их разрушительную силу.

«Это кладбище, могилы убитых, – думал он. – Место скорби, чтобы верующий перекрестился, атеист постоял, опустив голову. Зачем же здесь танк».

«…И эти проселки, что дедами пройдены, с простыми крестами их русских могил», – вспомнил он с детства знакомые строки.

«Видите! Мы вас не забываем!» – вопили бетонные плиты с вырубленными буквами фамилий. А помним о подвиге только в День Победы. Привезут сюда стареющих ветеранов, нальют сто грамм фронтовых и все, до следующего праздника.

Нет, не мемориал здесь нужен, а храм. Так уж издавна повелось на Руси, чтобы на месте битв церкви да часовни ставить. И место должно быть тихое, для скорби и печали.

«Храм здесь нужен, храм, – повторил он про себя. – Больше того, нужен религиозный центр. Вон, если посмотреть список. Каких только национальностей нет! А храм православный. Не сможет помолиться в память о павшем мусульманин или католик. Находят же умиротворение все в верующие в Иерусалиме. Нужно надрелигиозное, космическое. Тем более это Север, Заполярье».