Там, где парят орлы. Последняя граница - [74]

Его преследователи оттянули вниз раму окна и, высунувшись из него, не обращая внимания друг на друга, пытались разглядеть, куда делся Рейнольдс. Это была естественная реакция преследователей: не упустить из виду объект наблюдения. Рейнольдс даже не ускорил шагов: прыжок с упором на одну ногу и резкий удар другой в спину ближайшего человека, и он резким рывком распахнул дверь вагона. Один из преследователей вылетел в снежный вихрь, даже не успев вскрикнуть. Остался бледный помощник Гидаша. Еще удар. Бледный причудливо изогнулся в воздухе, и ему удалось ухватиться рукой за край двери. Его лицо исказилось от злобы и страха. Он яростно, как дикая кошка, сопротивлялся, пытаясь удержаться. Но все эти отчаянные усилия длились несколько секунд, Рейнольдс был неумолим и ударил пистолетом по оскалившемуся лицу, свободной рукой бледный инстинктивно прикрыл лицо. Рукояткой пистолета Рейнольдс ударил по пальцам, цеплявшимся за дверь, раздался тонкий, заглушенный грохотом колес и завыванием ветра вопль, и человек исчез в дверном проеме.

За несколько секунд Рейнольдс вытащил уже расшатавшийся кусочек дерева и плотно закрыл дверь. Потом вынес из туалета молоток и фонарь и открыл противоположную с наветренной стороны дверь.

Здесь его ждала первая неудача, которая едва не сорвала всю операцию. Поезд поворачивал на юго–запад к Печу, ветер и снег с юго–востока теперь удерживали дверь с наружной стороны. Дважды, трижды он нажимал на нее, но дверь не двинулась ни на дюйм.

Осталось семь, максимум восемь минут. И каждая рассчитана. Он потянулся вверх, схватился за металлическую полоску в верхней части окна, резким рывком дернул за нее, окно опустилось, и если бы он мгновенно не бросился на пол, то порыв ветра, с визгом ворвавшийся в окно, бросил бы его на противоположную стену вагона. Это было намного страшнее, чем он себе представлял. Только теперь он понял, почему машинист уменьшал скорость – не потому, что предстоял наклон, а чтобы удержать поезд на рельсах. В какой–то миг Рейнольдс был на грани – отступить перед обстоятельствами и отбросить эту самоубийственную затею. Но он представил профессора, в одиночестве сидящего среди уголовников, мысли вернулись к Янчи и остальным, кто надеялся на него, к Юлии, и в следующий же миг вскочил на ноги, вдыхая секущий снег, летящий в незащищенное лицо. Он опять нажал на дверь, потом опять и только с третьей попытки смог приоткрыть и просунуть в щель ногу. Он просунул в щель руку, затем протиснул плечо и наконец – половину тела. Потом опустил вниз правую ногу и нащупал заснеженную металлическую планку и ступил на нее, потом сунул в приоткрытую дверь левую ногу. Именно в этот момент карман, в котором были молоток и фонарь, зацепился за внутренний косяк двери, и Рейнольдс почти минуту, показавшуюся ему вечностью, стоял зажатый между дверью и боковой стенкой вагона, делая отчаянные попытки освободиться, ужасаясь от мысли, что в любой момент кто–нибудь может выйти в коридор узнать, почему холодный ветер клубится по всему вагону. Отчаянный рывок, и правая нога соскользнула с наружной планки, он, сопровождаемый звуком отлетавших пуговиц и рвущейся материи, повис, зажатый в двери, держась только на левой руке и левой ноге. Осторожно провел ногой по стенке вагона, нашел ногой планку, постоял, восстанавливая силы, вытянул левую руку, ухватился за внутреннюю сторону открытого окна и рывком освободил левую ногу. Дверь с лязгом захлопнулась, и он оказался снаружи, держась начинавшими неметь пальцами левой руки и борясь с давлением ветра, прижимающего его к стенке вагона.

Наступал вечер, и было еще светло, но в несущемся вихре снега он ничего не видел и ощупью, как слепой, пытался нащупать какую–нибудь зацепку. Он знал, что находится в самом конце вагона, и угол был всего лишь в футе от него, а вытянутой рукой он мог щупать почти два фута поверхности, но никак не мог найти для правой руки ни малейшей зацепки. Вытянув на всю длину левую руку, ему удалось правой ногой найти узкий, стальной выступ вагона, но угол вагона мешал опереться на него и нога все время соскальзывала с металлической планки.

Левая рука онемела от напряжения, так как удерживала вес всего тела, пальцы он не чувствовал и не смог определить, соскальзывают они или нет. Держась за окно, он опять подтянулся вверх, сменил руки, выругал себя, вспомнив про фонарь, и, снова переменив руки, отклонился насколько мог дальше, за угол, и с помощью мощного луча фонаря, пронзившего пелену снега, увидел то, что хотел. Двух секунд хватило на то, чтобы запомнить положение стальной покрышки гофрированного соединения между вагонами и бампера, который, как оказалось при каждом толчке поезда, неуправляемо движется из стороны в сторону и меняет положение по отношению к бамперу следующего вагона. Рейнольдс быстро подтянулся вверх, сунул фонарь в карман и уже не колебался, так как полностью отдавал себе отчет в том, что если он начнет обдумывать вероятность того, что если он ошибется, то соскользнет и попадет под колеса. Он понимал, что никогда не сможет заставить себя сделать то, что сделает сейчас. Он передвинулся на самый край планки, ослабил хватку левой руки и встал у угла вагона. Ветер стал его союзником, прижимая тело к стенке, затем поднял правую ногу, одновременно изогнув тело влево. Какой–то момент он находился как бы в полете, единственным контактом с поездом служил носок левого ботинка, и в этот момент ботинок соскользнул с замерзшей планки, ветер подхватил его и бросил в темноту, вперед. Одной ногой он опустился на металлический футляр бампера, но другая нога соскользнула с этой точки опоры. Руками он ухватился за резиновую гофрированную обшивку перехода между вагонами. Потом напрягся и вклинил соскользнувшую ногу в узкую часть бампера, колени его подогнулись и были направлены вниз, на несущиеся рельсы. Несколько секунд он висел, удерживая тело руками и коленями, вяло раздумывая, не сломана ли у него рука, потому что руки, несмотря на все его усилия, начали соскальзывать с гофрированной обшивки вагона. В отчаянии он рванул левую руку, травмированную при ударе о стенку покинутого вагона, и почувствовал, как окоченевшие пальцы скользнули в щель между вагоном и гармошкой перехода. Он вцепился в грубый край прорезиненной материи так, будто хотел проткнуть ее ногтями, и несколькими секундами позже, выпрямившись, прочно стоял на металлическом бампере, держась левой рукой и весь дрожа от пережитого. Рейнольдс подобного страха не испытывал никогда в жизни, но нашел в себе силы перешагнуть зыбкую границу между страхом и странным чувством безразличия по отношению к собственной жизни. Правой рукой он нащупал нож с пружиной, нажал, выскочило лезвие, и он вонзил нож в обшивку: он теперь был в безопасности, пусть по внутреннему переходу идет хоть дюжина людей. Несколько секунд острым как бритва лезвием он яростно пилил, ему удалось сделать дыру, достаточную для ботинка, затем вторую, на высоте головы – для руки. Сунул в первое отверстие носок правой ноги, во второе – левую руку, подтянулся и по рукоятку вонзил нож в верхнюю часть крепления между вагонами, чтобы сделать надежный упор. Через несколько минут он был наверху. Без особого труда прополз по крыше первого вагона, четвертого от начала. Узкие металлические крышки вентиляционных выходов располагались по всей длине крыши вагона, и, пряча лицо от жгучего ветра, он прополз по подветренной стороне крыши, перебирая руками от одной крышки до другой, и так до конца вагона. Его ноги свешивались за край крышки, но он ничего не мог сделать, чтобы как–то использовать их, крыша была замерзшей и гладкой, и они соскальзывали.