– Очень хорошо, сэр! – Дома, криво усмехнувшись, подумал Рейнольдс, серьезно недооценили доверчивость Дженнингса или недооценили тонкость русской идеологической обработки. В подобной обстановке слова звучали отдаленным эхом чего–то такого, о чем недавно говорил Янчи. Он посмотрел на Дженнингса. – Решение, конечно, целиком остается за вами.
– Что?! – Дженнингс удивился и не мог этого скрыть. – Вы это принимаете? Вы принимаете это так легко, хотя вам пришлось преодолеть такое расстояние?..
Рейнольдс пожал плечами.
– Я только посыльный, доктор Дженнингс.
– Посыльный? А что бы произошло, согласись я на ваше нелепое предложение?
– Тогда, конечно, я бы сопроводил вас обратно в Британию.
– Вы бы?.. Мистер Рейнольдс, вы соображаете, что говорите? Вы соображаете, что вы… что вам нужно было бы вывезти меня из Будапешта, из Венгрии через границу?.. – Он говорил все понижая и понижая голос, а когда поднял глаза на Рейнольдса, в них запечатлелся страх. – Вы не обычный посыльный, мистер Рейнольдс, – прошептал он. – Подобные вам люди никогда не являются просто посыльными. – Со внезапной ясностью до старика дошло, и рот его превратился в тонкую белую линию. – Вам никогда не давали задания приглашать меня в Британию. Вам приказали доставить меня обратно. Там не было никаких «если» или «возможно», не так ли, мистер Рейнольдс?
– Не кажется ли вам это довольно глупым, сэр? – спокойно ответил Рейнольдс. – Даже если я в своем положении мог бы позволить себе применить по отношению к вам принуждение, то оказался бы настоящим глупцом, если бы воспользовался подобным приемом. А я ведь не в таком положении. Ну, скажем, мы бы вытащили вас обратно в Британию со связанными руками и ногами. Но там–то не нашлось бы способа заставить вас работать против вашей собственной воли. Давайте не будем смешивать размахивающих флагами с секретной полицией страны–сателлита.
– Я ни на секунду не мог подумать, что вы сможете применить прямое насилие, чтобы доставить меня домой. – Страх все еще светился в глазах старика, страх и сердечная боль. – Мистер Рейнольдс, моя… моя жена еще жива?
– Я видел ее за два часа до своего вылета из лондонского аэропорта. – В каждом произнесенном Рейнольдсом слове была спокойная искренность, а ведь он никогда в жизни не видел миссис Дженнингс. – Она держится. На мой взгляд.
– Можете вы сказать, что она находится в критическом состоянии?
Рейнольдс пожал плечами.
– Ну, судить об этом – дело врачей.
– Ради Бога, человек, не мучайте меня. Что говорят доктора?
– Она все время находится в сознании. У нее небольшие боли, и она очень слаба. И если быть грубо откровенным, она может скончаться в любой момент. Мистер Бэтхерст говорит, что она просто утратила волю к жизни.
– Боже мой, Боже мой! – Дженнингс отвернулся и уставился невидящим взглядом в замерзшее стекло. Но он скоро повернулся с искаженным лицом и наполненными слезами темными глазами. – Я не могу поверить этому, мистер Рейнольдс. Я просто не могу этому поверить. Это невозможно. Моя Катерина всегда была борцом. Она всегда была…
– Вы не хотите верить этому, – прервал его Рейнольдс с холодной жестокостью. – Не важно, как вы себя обманываете, если это успокаивает вашу совесть, вашу драгоценную совесть, позволяющую вам продавать собственный народ со всеми потрохами в обмен на болтовню о сосуществовании. Вы чертовски хорошо знаете, что у вашей жены не осталось ничего, для чего ей стоит жить. Даже не осталось мужа и сына, которые для нее потеряны навсегда за «железным занавесом».
– Как вы осмеливаетесь говорить…
– Меня от вас тошнит. – Рейнольдс мгновенно ощутил вспышку презрения к себе оттого, что так поступает с этим беззащитным стариком, но он ее сразу же подавил. – Вы стоите здесь, произносите благородные речи, держитесь за свои замечательные принципы, а ваша жена в это время умирает в лондонском госпитале. Она умирает, доктор Дженнингс, и вы убиваете ее точно так же, словно стоите у ее постели и душите собственными руками.
– Прекратите! Прекратите! Ради Бога, прекратите! – Дженнингс зажал уши ладонями и горестно качал головой, как отчаявшийся человек. Он провел руками по лбу. – Вы правы, Рейнольдс. Только небо знает, как вы правы. Я отправлюсь к ней завтра, но дело не только в этом. – Он сокрушенно покачал головой. – Как вы можете просить незнакомого вам человека делать выбор между находящейся в безнадежном состоянии женой и единственным сыном? Мое положение невозможно. У меня есть сын…
– Мы знаем все о вашем сыне, доктор Дженнингс, мы не совсем уж так бесчеловечны, – тихо и убежденно проговорил Рейнольдс. – Вчера Брайан был в Познани. Сегодня днем он будет в Штеттине, а завтра утром – в Швеции. Мне только нужно получить по радио подтверждение из Лондона, и мы можем отправляться. Безусловно, в ближайшие сутки.
– Я не верю этому, я не верю этому. – Надежда и недоверие боролись на старом и морщинистом лице, ставшем от этого еще более жалким. – Как вы можете говорить…
– Я ничего не могу доказать и не обязан ничего доказывать, – устало ответил Рейнольдс. – Со всем уважением к вам, сэр, но что, черт побери, случилось с вашим могучим интеллектом? Вы, конечно, знаете, что правительство хочет только одного: чтобы вы снова работали на него. И вы знаете, кроме того, что им известен ваш строптивый характер. И вы знаете, что, если вы вернетесь домой и обнаружите, что ваш сын по–прежнему остается пленником в России, правительство никогда не сможет заставить, вас на него работать, пока вы живы. А это самое последнее, чего бы им хотелось.
