Там, где нас нет. Время Оно. Кого за смертью посылать - [32]

Пока богатырь бегал, толпа успела разделиться надвое и ожидала решения, чтобы тут же признать его несправедливым и затеять бой. Тут бы досталось всем: и двухголовым, и безголовым, и премудрым, и в перьях, и с конскими копытами.

Подоспевший Жихарь протянул царю свою добычу. Царь подозвал к себе двухголового.

— Вот ты кто? — указал он на левую голову.

— Богодул. Зимогор, — ответили обе враз.

— Так вот, Зимодул, вот тебе смоляной вар. Возьми его в рот, жуй и не смей выплевывать, что бы ни случилось.

В наступившей тишине двухголовый взял у царя липкий комок. Рука его долго колебалась, в какой изо ртов отправить вар, но одна из голов победила, а вторая только напрасно щелкнула зубами. Заиграли желваки на скулах удачливой головы, и скоро варом ей накрепко склеило зубы. Голова мучительно замычала, и тут по знаку царя Будимир лихо взлетел вверх и давай долбить онемевшую голову в самое темечко.

Другая, свободная от вара голова заорала от лютой боли. Царь жестом велел петуху прекратить и спросил:

— Все видели? Все слышали? Больно только одной голове, а кричит совсем–совсем другая! Это о чем нам говорит? Это нам говорит о том, что головы целых две, а душа таки одна! И доля на эту душу тоже полагается одна.

— Верно! Верно! — закричали сторонники Лутони.

— А ведь верно! — отозвались бывшие приверженцы Богодула–Зимогора.

И бросились друг на друга — только не с пинками и зуботычинами, а с объятиями и поздравлениями.

Поклеванная голова кое-как выковыряла вар из зубов, и обе завопили в два голоса:

— Нечестно! Калеку обидели! Царь Соломон поспешил утешить:

— Зато я с вас и судебные издержки как с одного и того же человека взыщу!

И назвал пеню — такую, что головы Зимогора–Богодула с горя стали колотиться друг о дружку.

Решил внести свою лепту и Принц Яр–Тур:

— Ежели сэры Зимогор и Богодул договорятся промежду собою братски и полюбовно, я мог бы снести лишнюю голову, нимало не повредив другую…

Таким образом в это утро торжище на площади превратилось в судилище, а судилище в свою очередь — в гульбище, но никак не в побоище, чего боялся староста.

На площади уже накрывали столы, и Жихарь надеялся, что золотой ложке будет нынче большое заделье. Староста предложил наперед сводить гостей в баню, а уж потом, намывшись и напарившись, приступить к торжеству. Долго думали, как быть в этом случае с Китоврасом, но Соломон припомнил, что один из владык славной западной державы своей волей ввел не то что кентавроса, а натурального коня, и не то что в баню, а в государственный совет. Это всех убедило.

Принц Яр–Тур воспитывался в тех краях, где моются лишь по великим праздникам в медном котле с горячей водой, а у Соломона во дворце было сразу несколько бассейнов, в том числе и с розовым маслом; ни про какие веники они отродясь не слыхали.

Баня была скатана из могучих бревен, полы старательно отскоблены добела.

Сильно запросился в баню и Будимир. Ему толковали, что там станет он не гордый кочет, но мокрая курица. Он все равно лез, махал крыльями — видно, не хотел оставаться один. Решили посадить его в предбаннике стеречь одежду и оружие. Старостины домочадцы пообещали свежее белье.

Жихарь плескал золотой ложкой на каменку, Яр–Тур шарахался от клубов пара, Китоврас распаривал копыта в четырех лоханях, а царь Соломон наглядно объяснял приятелям, что такое обрезание и какая от него великая польза. Дошел черед и до веников. Принц поначалу счел действия Жихаря за позорное наказание розгами и полез было в драку.

— Гляди! — кричал богатырь, орудуя двумя вениками зараз. — Царю не зазорно, а тебе, вишь, зазорно! Это же лечение!

Временами выходили охладиться в предбанник. Будимир вел себя как-то неспокойно, бегал по углам, тосковал. «Хватит тебе, дурной!» — утешал Жихарь. Париться новичкам понравилось всем, особенно Китоврасу — здоровье-то у него было лошадиное. А вот царь начал хвататься за сердце.

— Душно мне, — сказал он и принюхался. Тут и Жихарь увидел, что сквозь щели ползет потихоньку сизый дымок.

— Это что еще такое? — возмутился он и торкнулся в дверь. Она не поддавалась.

— Сэр Джихар, — обратился к нему Яр–Тур, — вы не заметили, что за пища была на праздничных столах, за которыми нас якобы ждут?

— Пища как пища, — ответил Жихарь, ударяя в дверь плечом. Дым становился гуще.

— Вы видели миски с кашей из белого сарацинского пшена с изюмом? Мне как-то довелось отведать этого кушанья на тризне степного витязя Одихмантия…

— Ах, так они уже и поминки по нам готовят?! — заорал Жихарь, с разбегу врезался в дверь и еще раз заорал.

— Воистину, лучше пойти в дом плача, чем пойти в дом пира, — сказал царь Соломон. — Никому верить нельзя, особенно людям.

Китоврас отстранил Жихаря и стал выбивать дверь задними копытами — с тем же успехом.

— Бревнами заложили, — прошептал Жихарь. — За что?

Вместе с дымом в баню проникли и тонкие язычки пламени. Дышать сделалось трудно.

— Что творите, изверги! — крикнул Жихарь, а больше кричать ничего не стал: если уж так постарались завалить дверь, значит, намерения у хозяев самые серьезные и ни на какие крики они обращать внимания не собираются.

Царь Соломон опустился на лавку, надел золотой венец и, кое-как отмахиваясь ладонями от дыма, вещал: