Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история - [15]

— Зейнаб-ханум дома? Мне нужно поговорить с ней, — сказал Мустафа, помогая мужчине впихнуть ковер на заднее сиденье.

— А кто вы и зачем вам бабушка? — разгибая спину, удивился тот.

— Я жил неподалеку от вас, вон в том доме, — указав на свой дом, ответил Мустафа. — Я хочу спросить ее о своих родителях. Быть может, она их помнит и сможет мне что-нибудь рассказать.

— Не думаю, — вздохнув, ответил мужчина. — Бабушка не совсем здорова. Она слишком стара. Ей более ста лет. Она и нас уже не узнает и часто говорит странные вещи.

— Это единственная возможность узнать то, что меня сюда привело. Я прошу разрешить мне поговорить с вашей бабушкой, — положив ему на плечо руку, сказал Мустафа.

— Не знаю… — замялся мужчина, — я пойду спрошу у отца, подождите минуту, — сказал он и направился к дому.

Через некоторое время оттуда вышел какой-то старик и, вглядываясь в Мустафу, направился к нему. Подойдя поближе, он поздоровался с гостем и сказал:

— Тебя и не узнать, ты сильно изменился.

— Да и ты, наверное, выглядел иначе, — силясь вспомнить собеседника, ответил ему Мустафа.

— Ты прав, — вздохнув, ответил ему старик, — время неумолимо. Я Октай, сын Ибрагима, мы с тобой нередко дрались. И мне от тебя сильно доставалось. Но я не в обиде. Ты был сильнее, значит, ты был прав. Сын мне сказал, что привело тебя к нам. К несчастью, мама плоха. Она ничего не помнит. Она уже и нас не признает, все время путает с другими. Не думаю, что она сможет тебе помочь. Хотя зайди, попробуем, — сказал он и махнул рукой, приглашая в дом.

Пройдя через двор и поднявшись на крыльцо дома, они прошли несколько смежных комнат и оказались в небольшой светлой спальне, где, откинувшись на подушки, полулежала седовласая, щуплая женщина.

— Мама, это Мустафа, наш сосед, внук Рауфа-аги, ты его помнишь? — наклонившись к ней, спросил ее старик.

Женщина, с улыбкой взглянув на сына, положила ладонь ему на плечо и, ласково глядя в глаза, сказала:

— Здравствуй, Мурад, как ты вырос, но я тебя все равно узнала. Как поживает Зейнаб-ханум? Передай ей привет, Видишь, я нездорова. Но как хворь пройдет, я ее навещу непременно. А пока пусть она навещает меня.

— Непременно, ханум, — ответил ей сын и, вздохнув, посмотрел на Мустафу.

Ничего не ответил Мустафа, а лишь потрепав по плечу друга детства, вышел оттуда и побрел к своему дому.

Его надежды не сбылись. Да и могли ли они сбыться? Жестокость удара судьбы в том и заключалась, что ему не на что было надеяться. Никто не мог ему подсказать, никто не мог помочь. Оставалось винить только себя самого. Почему он не мог разузнать о родителях раньше? Достопочтенный Рауф-ага, да примет его Аллах в райских кущах, никогда не рассказывал ему что-либо о матери. Но что мешало Мустафе задуматься хотя бы над простым вопросом — если его родители умерли, то где находятся их могилы? Сколько раз стоял он у надгробных плит дедушки и бабушки! Почему ни разу не спросил у соседей: «А где же похоронена моя мать?» Ведь тогда еще были живы старики, и они непременно раскрыли бы ему тайну — если такая тайна существует вообще!

— Нет никакой тайны! — чуть не закричал Мустафа Гази. — Мама могла петь ту колыбельную просто потому, что другой не знала!

Она и не задумывалась, на каком языке поет!

Разве не могло так быть?

Не могло. И он и сам это понимал, но продолжал надеяться на чудо.

Обреченно оглянувшись, он сел в автомобиль и вставил ключ в замок зажигания. Пора уезжать. Пора сесть в самолет и лететь в Стамбул. Там его ждут дети и внуки. Они хотят поздравить его с днем рождения. И даже не догадываются о том, что за «подарок» приготовила ему судьба…

Может быть, попытаться найти другой подход к решению этой загадки? Может быть, есть смысл напрямую поспрашивать соседей, что они знают об армянах, Живших когда-то в этих краях? Вполне возможно, у маленького Мустафы была кормилица-армянка…

Он приободрился. Разве не бывает так, что мать, умершую при родах, заменяет другая женщина? В деревнях это обычное дело! Если маленького Мустафу вскормила своей грудью армянка, она же могла и петь ему колыбельную песню, а он, несмышленыш, принимал ее за родную мать. Могло быть такое? Да, могло…

Мустафа тяжело вздохнул, не поддаваясь очередной спасительной уловке самообмана. Кормилица-армянка? Обычное дело? Но тогда почему ни дед, ни бабушка не рассказывали ему о матери? Ни о матери, ни об отце. Да, ребенку не все можно объяснить. Но то, чего он не поймет в пять лет, становится понятным в десять. Значит, они скрывали что-то. Почему же они так и не рассказали ему ничего? Ничего и никогда?

Он надолго задумался, держа руки на руле, но не заводя двигатель. Затем вдруг вышел из машины и направился к своему дому. Подойдя к калитке, он просунул между дощечками руку, нащупал на той стороне щеколду, отодвинул ее и, отворив калитку, вошел во двор.

От увиденного у него защемило сердце. Двор, милый двор, где когда-то прошло его детство, выглядел словно запущенная могила. Продираясь сквозь разросшийся на дорожке кустарник, он поднялся по скрипучей лестнице на крыльцо и подошел к двери. Попробовал открыть, но дверь не поддалась. Вдруг его кто-то окликнул. Оглянувшись, он увидел ту самую женщину, что жила в доме напротив.