Талмуд и Интернет - [9]

Конечно, поскольку мир раскручивается, захватывая все больше информации, его тотальное освоение и даже иллюзия освоения невозможны. «Мировая паутина» разрастается в геометрической прогрессии; в Сети вас приветливо встречают все новые библиотеки, супермаркеты и исследовательские лаборатории. Мне кажется, что главное для нас — это найти некую целостность в этой безграничности. Не исключено, что само существование Интернета, возможность доступа к нему из различных мест помогают создавать культуру, способствующую распространению демократии, так же как Талмуд создал культуру, в которой еврейский взгляд на Бога и человечество продолжает благоденствовать. Можно жить в современном мире не так, как это делал Т. С. Элиот, печалуясь о порушенности мира и мечтая о неком совершенстве, а отдавая себе отчет в том, что любое совершенство, любая целостность были и останутся всего лишь фантазией, как в этом не раз заставлял убедиться Талмуд.

Стена Плача является самым ярким фрагментом еврейской истории — это часть Храма, который оставался центром еврейской жизни в течение сотен лет, пока не был разрушен в 70 году. До того как он пал, Йоханан бен Заккай сумел и сам выбраться из города, и унести с собой весь образ жизни, сохранявшийся потом в его ешиве в Ямнии. Все сохранившееся служит постоянным напоминанием о том, что, вопреки богатству возрождаемого после разрушения мира, что-то всегда оказывается утраченным.

Но даже когда вознесся второй Храм, все равно чего-то не хватало, а именно — первого Храма, построенного Соломоном. Он был разрушен в 586 году до н. э. Хотя второй Храм долгие годы возводили на руинах первого возвратившиеся из изгнания поколения, сохранившаяся стена была построена Иродом всего за несколько десятилетий до разрушения Храма. Считаясь символом молельных домов, которые стояли здесь столетиями, сама по себе она принадлежала к новой архитектуре, во многом перенявшей стиль и строительную технологию тех, кто и разрушил Храм окончательно.

И тем не менее этот кусок наружной стены значит неизмеримо больше, чем многие храмы, существующие до сих пор. Нас вдохновляют именно обломки, обрывки, фрагменты.

И вот я смотрю на страницу Талмуда так, как смотрят на экран компьютерного монитора, и так, как смотрят на Стену Плача. Незавершенность — она стара, как мир, и пребудет вовеки. Как две тысячи лет назад один из мудрецов заявил в Пиркей Авот («Речения отцов»): «От нас никто не требует завершить работу, но и уклоняться от нее мы не должны». Остальное можно назвать комментарием.

Глава III

Трижды бросался я к ней, обнятьпорываясь руками.

Трижды она от меня ускользала, подобная тениИль сновиденью[3].

Гомер. «Одиссея»

Когда мне было около восьми лет от роду, я спросил у отца, хочет ли он, чтобы пришел Мессия. Думаю, к этому времени мне было известно, что евреи — по крайней мере, некоторые из них — на самом деле верят в искупление греха и в то, что после прихода Мессии жизнь на земле полностью изменится. Оживут мертвые, прекратятся страдания, зримая реальность исчезнет или, по крайней мере, преобразится. Мне тогда хотелось узнать, хорошо это или плохо, потому что сам я не был уверен в ответе.

Отец отнесся к моему вопросу с характерными для него серьезностью и вниманием. В конечном счете он ответил положительно — в том смысле, что он желает прихода Мессии.

Я тут же отправился к матери и задал ей тот же вопрос. Помню, она была на кухне и мыла тушку цыпленка. Она нисколько не сомневалась в ответе. «Нет, — сказала она, — это все повергнет в прах. Я люблю жизнь такой, какая она есть».

Я не помню других подробностей нашего разговора, если так можно назвать мой допрос с пристрастием. Не исключаю, что родители ответили бы иначе, случись это в другое время или в другом месте. За мной водилась репутация ребенка, который задавал трудные и неприятные вопросы, например: «Что лучше — чтобы тебя утопили или сожгли заживо?»

Однако ответы, которые я получил, были исполнены для меня особого смысла, уходящего за рамки религиозных представлений моих родителей.

Мой отец родился в Вене. Когда ему было тринадцать лет — всего лишь через несколько месяцев после того, как он успешно пропел свою часть Торы в день бар мицвы, — он потерял своих родителей, свой язык, свой дом, своих друзей и почти всех своих родственников. Их поглотил Холокост. Неудивительно, что в свете этой истории у него появились сомнения относительно справедливости нашего мира вообще. Ему могло казаться, что он настолько трагичен, полон утрат и горя, что требует коренной переделки.

Моя мать родилась в Бруклине через год после того, как появился на свет мой отец.

Она росла в атмосфере беспечности и относительного благополучия. Насколько мне известно, ни один из ее родственников или друзей не умирал насильственной смертью.

В своем дневнике я пытался запечатлеть смерть ее матери. Она родилась в Нижнем Ист-Сайде[4] и маленькой девочкой переехала в Бруклин. Оттуда она переселилась в Бронкс, а затем в Верхний Вест-Сайд. Бабушка не дожила всего лишь неделю до своего девяностопятилетия. Ее смерть я переживал очень болезненно. Мы с ней были очень близки, и я навещал ее каждую субботу. Но когда она умирала, я поймал себя на мысли, что у меня была и другая бабушка, которую я так никогда и не видел.