Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - [24]

Более часа ничем не нарушалась глубокая тишина, но внезапно пронзительный свист пронесся под сводами придела, таким свистом сзывают ловчие своих соколов. Звуки эти не соответствовали святости места, и Кеннет невольно подумал об обороне. Он встал и схватился за кинжал. Что-то хрустнуло, заскрипело, будто где-то поднялся или опустился блок. Свет, появившийся из отверстия в полу, не замедлил подтвердить его предположение: длинная сухощавая рука, обнаженная до локтя, с плеча покрытая рукавом красной материи, показалась из отверстия, держа лампаду. Вскоре обозначилась вся фигура поднимавшегося по лестнице человека. Он переступил порог, и взору Кеннета представилось уродливое существо: огромная голова карлика, покрытая колпаком, причудливо украшенным тремя павлиньими перьями, красное платье, расшитое золотом, еще больше подчеркивало его безобразие. На руках его были надеты два золотых браслета, а на белом шелковом поясе висел кинжал с золотой рукояткой.

Это странное существо, вышедшее из отверстия, держа в левой руке нечто вроде метлы, стояло неподвижно. Оно поднесло свою лампаду к лицу, как бы желая явственнее осветить его. Скользивший по лицу свет лампады ясно обозначил дикие, нескладные черты его, уродливое, плотное туловище. Несмотря на свою безобразную внешность, карлик был силен и ловок.

Сэр Кеннет невольно подумал о гномах и духах, обитающих в подземных пещерах, в то время как глаза его остановились на ужасном видении. Оно внушало суеверный страх и вызывало в воображении мысль о сверхъестественных существах, вселяющих в человека ужас.

Еще раз раздался свист карлика, и другое столь же отвратительное существо показалось из подземелья. Это была женщина в одежде из такой же красной материи самого странного покроя, короткая юбка обнажала ее ноги. Как и ее товарищ, она поднесла лампаду к своему лицу, освещая всю фигуру. Несмотря на безобразие и уродливость, в ней просматривались гибкость и ловкость. Глубоко впавшие глаза обоих карликов сверкали из-под густых черных бровей подобно взору ехидны, чей зоркий взгляд несколько сглаживал их ужасную наружность.

Сэр Кеннет долго не мог прийти в себя от изумления при виде этого странного зрелища. Пара обходила придел, подметая своими вениками пол; по-видимому, это были слуги, но труды их были напрасны, так как, кривляясь и ломаясь, они едва прикасались к полу веником, держа его в одной руке. Поравнявшись с рыцарем, они опустили свои веники и, став перед ним рядом, старались осветить яснее свои лица, тщательно направляя на них свет своих лампад. Затем, приподняв светильники, чтобы лучше разглядеть рыцаря, они обернулись друг к другу и захохотали пронзительным диким голосом, гулко раскатившимся под сводами храма и неприятно отозвавшимся в ушах рыцаря. Звук их хохота показался сэру Кеннету до того необычным, что он вздрогнул и поспешно спросил, заклиная их именем Божиим, кто они такие и почему нарушают должное почтение к священному месту своим кривляньем и ужасным хохотом.

– Я карлик Нектабанус, – ответил урод мужского пола голосом, вполне соответствовавшим его безобразной наружности, подобно карканью ворона, раздавшемуся в глухой час полуночи.

– А я Женевьева, владычица души его, – произнесла карлица диким, раздирающим душу голосом, еще более пронзительным, чем голос ее товарища.

– Зачем вы здесь? – спросил рыцарь, и сомнение, говорит ли он с людьми, снова наполнило его душу ужасом.

– Я, – отвечал важно карлик, приняв подобающий вид, – двенадцатый имам, Мухаммед Мохади, проводник, указывающий путь правоверным. Сто оседланных коней ожидают меня и мою свиту в святом граде, и такое же число в священном убежище, я послан свидетельствовать о пророке, а перед тобой стоит одна из моих гурий.

– Ты лжешь! – слова эти вырвались из груди карлицы ужасающим воплем. – Не гурия я твоя, а ты не из числа гнусных мусульман, последователей Мухаммеда. Да будет проклят гроб его! Тебе говорят, осел иссахарский, что ты король Артур, похищенный волшебницами с поля битвы авалонской, а я Женевьева, прославившаяся на весь свет своей красотой.

– Так знай же, благородный рыцарь, да, мы злополучные принц и принцесса, приютившиеся под крылом Гвидо, короля Иерусалимского, до тех пор пока неверные собаки не согнали его из собственного гнезда. Да разразит их гром небесный!

– Тише! – послышался голос, раздавшийся с той стороны, откуда рыцарь вошел в придел. – Замолчите, безумные, уйдите, ваша работа окончена!

По этому приказанию, сказав еще несколько слов друг другу диким, нечеловеческим голосом, карлики загасили свои лампы, оставив рыцаря в совершенной темноте. Вскоре затих и гул их шагов. После их ухода настала тишина, не нарушаемая ни единым звуком.

После ухода этих несчастных существ рыцарь передохнул. Внешность, слова и поступки их невольно напомнили ему тех жалких существ, которых ради забавы держат в знатных домах из-за их крайней глупости и безобразия. Далеко не свободный от предрассудков своего века, шотландский рыцарь в другое время охотно и сам позабавился бы и от души посмеялся над глупостью этих созданий. Но в эту минуту их внешность, кривлянья, разговоры – все это так не соответствовало наполнявшим его душу глубоким, благочестивым размышлениям, что их уход очень обрадовал его. Через несколько минут медленно отворилась дверь, в которую он вошел, и слабый свет лампады, поставленной на ее порог, мелькнул в приделе. При тусклом дрожащем свете рыцарь заметил человека, простертого на полу за дверями придела. Подойдя к нему, он узнал в нем пустынника, который в этом смиренном положении пробыл, по всей вероятности, все время в молитве.