Талантливый мистер Рипли - [13]

Его главной ошибкой, думал он, было то, что у него слишком легко опускались руки. Вот как, например, когда он работал в бухгалтерии магазина. Из этого могло бы что-то выйти, кабы не обескураживала медленность продвижения по служебной лестнице. В какой-то мере за недостаток упорства в достижении цели он винил тетю Дотти, которая никогда не верила в него, чем бы он ни занимался. Взять хоть бы сортировку газет, которой он подрабатывал в тринадцать лет. Он тогда получил от газеты медаль «За обходительность, добросовестный труд и надежность». Вспоминать себя тогдашнего было все равно что смотреть на другого, совсем постороннего мальчишку: тощего бедолагу с вечным насморком, который, однако же, сумел завоевать медаль «За обходительность, добросовестный труд и надежность». Когда у него случался насморк, тетя Дотти особенно сильно его ненавидела. Вытирала ему нос так свирепо, что чуть не отрывала напрочь.

Вспоминая об этом, Том корчился в своем шезлонге, но корчился изящно, поправляя при этом складку на брюках.

Он вспомнил, как еще в восемь лет дал себе обет обязательно убежать от тети Дотти. Вспоминал дикие сцены, которые рисовал в своем воображении: как тетя Дотти пытается удержать его в доме, а он бьет ее кулаками, швыряет на землю, душит и, наконец, срывает с платья большую брошку и много раз вонзает ей в горло. В семнадцать лет он сделал попытку убежать, но его вернули. В двадцать повторил попытку, на этот раз успешно. С удивлением и жалостью Том вспоминал, каким он был тогда наивным, как мало знал о жизни и ее законах, словно так много времени потратил на ненависть к тете Дотти и тайные планы побега от нее, что времени учиться и становиться взрослым у него уже не оставалось. Как было обидно, когда в первый месяц пребывания в Нью-Йорке его выгнали с работы в продуктовом магазине! Он не продержался там и двух недель, потому что не хватало сил таскать корзины с апельсинами восемь часов кряду. Старался как мог и выкладывался до конца, чтобы только удержаться на этой работе, но его все-таки выставили, что он воспринял как вопиющую несправедливость. Тогда Том сказал себе, что в этом мире правят жестокие негодяи и, чтобы не умереть с голоду, надо стать скотом, таким же грубым, как те гориллы, с которыми работал грузчиком в магазине. Сразу же после увольнения он украл в отделе товаров по сниженным ценам булку и, придя домой, с жадностью поглотил ее, чувствуя, что мир задолжал ему эту булку, да и не ее одну.

— Мистер Рипли? — Над ним наклонилась англичанка, которая на днях оказалась рядом на диване в гостиной во время чая. — Мы хотели спросить вас, не хотите ли составить партию в бридж? Собираемся в игровом салоне через пятнадцать минут.

Том учтиво приподнялся на шезлонге:

— Большое спасибо, но мне хочется побыть на воздухе. Кроме того, я не силен в бридже.

— И мы тоже не сильны. Ну ладно, в другой раз. — Она улыбнулась и отошла.

Том снова откинулся на спинку шезлонга, натянул кепку на глаза и сложил руки на животе. Он знал, что, сторонясь других пассажиров, вызывает пересуды. Еще бы, он ведь ни разу не пригласил танцевать какую-нибудь дуреху из тех, что поглядывали на него с надеждой и хихикали во время вечерних танцев. Немудрено представить себе, как они про него судачат. Неужто он и вправду американец? Да, вроде бы так, но ведет себя не по-американски, верно? Обычно американцы такие шумные. Этот же просто до ужаса серьезный, а ведь ему не дашь больше двадцати трех. Не иначе как обдумывает что-то очень важное.

Так оно и было. Он обдумывал настоящее и будущее Тома Рипли.

Глава 7

Он увидел Париж лишь мельком из окна железнодорожного вокзала: освещенный фасад кафе, идеального парижского кафе с полосатым тентом, столиками на тротуаре, кабинами, разделенными живой изгородью. Все в точности так, как на картинке рекламного плаката туристического агентства. А в остальном только длинные перроны, по которым он шел за кряжистыми малорослыми носильщиками, несшими его вещи, и в конце перронов спальный вагон до самого Рима. Париж посмотрит в другой раз. Сейчас он рвался в Монджибелло.

На следующее утро Том проснулся уже в Италии. И тут с ним случилось весьма приятное происшествие. Он сидел и смотрел на пейзаж за окном, а в коридоре за дверью его купе разговаривали какие-то итальянцы, и Том вроде бы распознал слово «Пиза». Поезд проезжал по какому-то городу, но большая его часть находилась по другую сторону. Том вышел в коридор, чтобы получше разглядеть город, и машинально пытался отыскать глазами падающую башню, хотя не был уверен, что этот город действительно Пиза и что башня будет видна от железнодорожной линии. И все же он в самом деле ее увидел: толстая белая колонна торчала среди низких известняковых домиков, и она падала! Наклонилась под таким углом, что он глазам своим не поверил! Том, признаться, подозревал, что угол падения Пизанской башни сильно преувеличивают. И тут же подумал: это доброе предзнаменование, знак того, что Италия и в остальном не обманет его ожиданий, и в этой истории с Дикки все будет хорошо.

В тот же день к вечеру он прибыл в Неаполь, а ближайший автобус в Монджибелло отходил только завтра в одиннадцать утра. Паренек лет шестнадцати в грязных рубашке и штанах, в солдатских ботинках, увидев на вокзале, как Том меняет доллары, прицепился к нему, обещая невесть что — то ли девочек, то ли наркотики, — несмотря на протесты Тома, влез к нему в такси и сказал водителю, куда ехать, а потом продолжал нести свою тарабарщину, выставив вверх большой палец в знак того, что собирается устроить Тома наилучшим образом. Том сдался и сердито забился в угол, скрестив руки. Наконец такси остановилось перед большой гостиницей с видом на залив. Такой великолепный отель нагнал бы на Тома страху, если б оплатить счет должен был он сам, а не мистер Гринлиф.