Такой способ понимать - [118]

Всегда и все в новеллах Чинтио общаются, как в зале суда на открытом процессе. Разумеется, и наш Джуристе отвечает Эпитии в том же духе и отметает ухищрения, — но это все ерунда. Он заворожен ее лицом и голосом (см. выше словесный портрет). Повествование оборачивается обвинительным актом:

«Ужаленный сладострастной похотью, он задумал совершить над ней то, за что приговорил Вьео к смерти»!

Он обнадеживает ее: дескать, надо все хорошенько обдумать (она бежит в тюрьму и обнадеживает брата), но при следующей встрече формулирует свою позицию без затей.

«— Я по закону не могу проявить к нему милосердия. Правда, что касается тебя, которой я хотел бы угодить, то, если ты (раз ты уж так любишь своего брата) захочешь ублаготворить меня собою, я готов даровать тебе его жизнь и заменить смертный приговор менее тяжким наказанием».

Коррупция в чистом виде — во всей силе своего инструментария. Далее — настоящий торг, словно речь — о взятке обыкновенной. Но с подтекстом похабным:

«На эти слова Эпития вся вспыхнула и сказала ему:

— Жизнь моего брата мне очень дорога, но куда дороже мне моя честь, и я скорее готова спасти его ценой своей жизни, чем ценою своей чести, поэтому бросьте эту бесчестную мысль. Но если я любой другой ценой могу вернуть себе брата, я это очень охотно сделаю.

— Иного пути нет, — сказал Джуристе, — кроме того, который я тебе назвал, и напрасно ты этим брезгуешь, ведь легко может случиться, что первые же наши встречи будут таковы, что ты сделаешься моей женой.

— Не хочу, — сказала Эпития, — ставить свою честь под угрозу.

— Почему под угрозу? — возразил Джуристе. Быть может, ты сама еще не представляешь себе того, что должно с тобою случиться. Хорошенько об этом подумай» и т. д.

Срок — сутки. Эпития уходит, бросив решительное «нет», однако же с оговоркой — «если вы на мне не женитесь». Заключенный братец на свидании в тюрьме окончательно сбивает ее с толку. Она-то к нему разлетелась: не правда ли, ты предпочтешь умереть, чем такой позор? А изнеженный мальчишка — в слезы, и ну «умолять сестру не соглашаться на его смерть (Формулировочка-то! психолог этот Вьео! тоже, выходит, из лекций крепостного гувернера кое-что почерпнул. — С. Л.), раз она может спасти его тем способом, который ей предложил Джуристе». (Безжалостное какое уточнение про способ; это не голос мальчишки — это скрип феррарской сухой иглы.)

Короче, возвратимся к протоколу:

«…на следующий день отправилась к Джуристе и сказала ему, что надежда, которую он ей подал, обещав на ней жениться после первых же объятий…»

Ссылка, вы понимаете, нарочито некорректная.

«…и желание освободить брата не только от смерти, но и от всякого другого наказания…»

Ставки растут!

«…заставляют ее полностью отдаться в его власть, и что она охотно это делает ради того и другого, но прежде всего требует, чтобы он обещал ей жизнь и свободу брата.

Джуристе, считая себя бесконечно счастливее любого человека, так как ему предстояло насладиться такой красивой и милой девушкой (Вроде как чувства играют! а не то что холодные руки, ясная голова. — С. Л.), сказал ей, что он подтверждает прежнее свое обещание (Оборот, однако ж, безукоризненный. — С. Л.) и что он вернет ей (Слушайте! слушайте! — С. Л.) освобожденного из тюрьмы брата на следующее же утро после ночи, которую она с ним проведет.

И вот, поужинав вместе, Джуристе и Эпития легли в постель, и злодей получил от нее полное наслаждение, но, прежде чем лечь с девушкой, он вместо того, чтобы освободить Вьео, приказал немедленно отрубить ему голову».

Я же говорил: тот еще тип. Прежде, прежде чем лечь — обратите внимание, — распорядился, до! Чтобы, значит, не передумать, разнежившись? Или для вкуса: вот ты, дескать, стараешься тут ради братца — старайся, надейся… знала бы ты, каков он сейчас.

Или еще как-нибудь так рассуждал, юрист растленный: уступаю страсти, но не поступаюсь принципами; главное — диктатура закона; ну, а девушки — а девушки потом.

«Наутро Эпития, вырвавшись из объятий Джуристе, стала в самых нежных выражениях просить его, не соблаговолит ли он оправдать ту надежду на брак, которую он в нее вселил, и прежде всего прислать к ней освобожденного брата. Он ей ответил, что их встреча была ему очень дорога, что ему очень приятно видеть ее исполненной надежды, которую он ей подал, и что он пришлет ей брата домой. И тут же вызвал тюремщика и приказал ему:

— Иди в тюрьму, выведи оттуда брата этой женщины и приведи его к ней в дом.

Эпития, услышав это, исполненная великой радости, пошла домой… Тюремщик, положив тело Вьео на носилки, а его голову к ногам, и покрыв все черным пологом, сам возглавляя шествие, приказал нести его к Эпитии; войдя к ней в дом и вызвав ее, он сказал:

— Вот ваш брат, освобожденный из тюрьмы, которого посылает вам синьор губернатор.

И с этими словами он велел открыть носилки и показал ей брата в том виде, о котором вы слышали».

(Ср., кстати, Зощенко, «Историю болезни»: «…выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать».)

Обещание сдержано с особым цинизмом — буква в букву. И вот перед Эпитией проблема: как осуществить возмездие, справедливое вполне — такое, чтобы ни одна душа, ничей ум не усомнились бы: преступник получил в точности по заслугам, стрелка весов опять замерла на нуле? …Собственноручно убить негодяя? Дождаться, например, когда он снова пришлет за нею, и зарезать ночью, спящего или бодрствующего… Но тогда могут подумать, «что она, как женщина бесчестная, а потому готовая на всякое зло, совершила это скорее в порыве гнева и негодования, чем в отместку за его вероломство. Поэтому, зная, как велика справедливость императора… она решила к нему отправиться и пожаловаться его величеству на неблагодарность и несправедливость…»