Такой нежный покойник - [38]

, или играл в компьютерную игру (из рекомендованных Костей), а потом замертво валился спать – на полных восемь часов, спокойных, без криков и просыпаний в холодном поту.

Лёшка, пару раз пообщавшись с Костей вне профессионального контекста, с удивлением понял, что тот никакой не подвижник, не святой и не одержимый – для него отдавать себя целиком нуждающимся в нём детям было так же естественно, как чистить по утрам зубы или числиться человеком. Они с Корой были одной породы, с тем чуть заметным нравственным «отклонением», которое, видимо, изначально кем-то предполагалось абсолютной нормой homo sapiens, но которое было растеряно в процессе эволюции.

На работе опять настали хорошие времена – стряхнули с ног прах дефолта, цены на нефть ползли вверх как дурные, и строительный бизнес расцветал пышным цветом. Лёшке оставалось только стричь купоны – для себя и для тестя.

Тесть же, Вадим Михалыч, учуяв, что у зятька мозги больше заняты личными проблемами, чем корпоративными, настойчиво порекомендовал ему в заместители молодого (трицатилетнего) человека – прагматичного, с математически-программ ным устройством вместо мозга и, главное, абсолютно преданного делу и самому В. М.

В семье тоже было спокойно – все были в курсе и, естественно, довольны исчезновением из его жизни Коры.

Вера открыла в Жуковке косметический салон класса люкс, и это занимало её время и душу полностью. Она и сама произвела некие действия со своим лицом (Лёшке запрещено было приезжать почти месяц) и помолодела лет на десять. Правда, Тима, увидев её волшебно помолодевшей, с пухлым ртом и гладким лбом, шарахнулся в испуге, как если бы ему вместо матери предъявили незнакомку, притворяющуюся его матерью.

* * *

Леночка пошла в дорогую частную школу, была примерной ученицей и радовала всё семейство счастливо-лёгким характером и природной ласковостью.

Выходные и праздники проводили вместе, всем объединённым счастливым семейством, и даже Тима умудрялся за два дня не испортить эту сказочную гармонию.

Лёша же, призвав на помощь все свои душевные силы и поставив во главу угла преимущества полной семьи и спокойствие сына, заставил себя НЕ ДУМАТЬ о Коре. Решил рассматривать «Корину эпоху» как свалившуюся на него с неба благодать, которую он ничем не заслужил. А манна небесная просыпаться на дурацкую голову (мишугене копф, как говорила Ривка-Малка) может только раз, и, как говорил Тима, кто не успел, тот опоздал. Ну не Ромео же они с Джульеттой, ей богу, – те были просто неразумные подростки, а они с Корой уже взрослые дядя и тётя. И вообще, от любви в наше время уже не умирают, особенно в их возрасте.

Так он себя убеждал.

И всё было бы хорошо, если бы во снах его не обступали со всех сторон, как в фильмах ужасов, её наглые колени и острые локти.

И если бы ему не стало вдруг так скучно жить.

* * *

И ещё. Он заметил, что у него как бы расфокусировалось зрение, пропала резкость – окружающий мир ему представал в лёгкой сероватой дымке. У него явно притупилось восприятие, повысился болевой порог. Как-то вечером, наклонившись зачем-то над подоконником, Лёша наткнулся глазом на кактус и тут же понял, что испытывает невыносимую боль. Но именно понял, а не испытал в действительности. Галя вызвала «скорую», его отвезли в дежурную офтальмологию. Врачи, удивившись, что он не воет от боли, сделали ему глубокую местную анестезию, прежде чем начать латать глаз. Потом дали с собой анестезирующие капли, предупредив, что глаз будет сильно болеть ещё неделю, потом можно будет перейти на обволакивающую мазь. Он покапал полдня и перестал – боль отвлекала от чего-то гораздо более неприятного, от чего не существовало ни мазей, ни капель.

Однако же, вопреки всем разумным и не очень доводам, в нём всё ещё тлела робкая надежда. Он совершенно точно знал, что Кора страдает не меньше его. А значит, если страдание станет нестерпимым, она сломается, как после первого их расставания.

Чего Лёша не понимал тогда, но зато отлично понял теперь, с «высоты» своего особого покойницкого положения, страдания её были совершенно иного рода. Её предали. Её любимый оказался слабаком. Горечь разочарования и подлость ситуации, в которую он её поставил, водевильно-пошлая и от этого ещё более унизительная сцена в гостинице – всё это перевешивало боль расставания. Он слишком хорошо помнил слова Коры, правда совсем по другому поводу, о том, что во всей истории человеческих взаимоотношений эстетика всегда предшествует этике:

– Всё в жизни в конечном счёте есть вопрос вкуса. Включая наличие «высокого» в душе, которое ещё называют нравственным идеалом. Предательство неэстетично, следом идёт гнусность.

Словом, шансов у него не было.

Но увидеться в последний раз в этой жизни им всё же придётся. И он это «знал» внутренним знанием, которое не обманывает.

А пока… надо было жить. С теми данными, которые имелись на дворе.

А на дворе происходило чёрт-те что – пир во время гламурной чумы. Глазам не верилось, а организм втягивался. Да и как не втянуться, когда Лёшке по чину приходилось таскаться на всякие презентации, состоять в «крутых» клубах, общаться с самым высоким городским начальством и их жёнами – строительный бизнес в Москве зависел исключительно от этих людей. Кого он там только не видел – толстомордые завхозы в кепках, выпершиеся в начальство, и их нагломордые жёны в мехах и бриллиантах; прыткие членистоногие девицы совершенно непонятного назначения в немыслимых туалетах, годных разве что для маскарадов