Такая разная Блу (ЛП) - [58]

— Да. Просто делайте то, что делаете каждую ночь.

— Я практикуюсь каждую ночь не менее часа. — Его слова звучали как вызов, который я моментально приняла.

— Я знаю. — И это было правдой. — Только называйте названия композиций, которые исполняете, чтобы в следующий раз, когда я буду слушать вашу игру, я знала, что именно вы играете. Это было бы познавательно, — добавила я, зная, что его это развеселит. И развеселило. — Вы же знаете, я очень тянусь к знаниям.

— Да уж, знаю, девушка, которая-не-могла-дождаться-моих-уроков-чтобы-впитывать-в-себя-знания.

Если бы он только знал. Но Уилсон только ухмыльнулся и снова принялся за игру. Ему снова не помешала бы стрижка. Каштановые завитки волос падали ему на глаза, и он нетерпеливо отбрасывал их назад. Его голова была склонена к виолончели таким образом, словно инструмент был его лучшим другом и нашептывал ему на ухо какой-то секрет. Смычок ловко скользил по струнам, и Уилсон был полностью поглощён мелодией. Она была такой приятной и волнующей: низкие тона, смешивались с другими. Я едва сдерживала вздох восхищения. Музыка наполнила комнату и проникала в самое сердце, требуя, чтобы ее впустили.

— Тебе знакома эта мелодия? — спросил Уилсон, не отрываясь от игры.

— У Мэри был барашек?

— Все еще ерничаешь? — вздохнул историк, но улыбка все-таки коснулась его губ, и он закрыл глаза, продолжая играть. Я неотрывно следила за ним, поражаясь длине его ресниц и тому, как идет ему однодневная щетина. Выражение его лица было невероятно безмятежным. Казалось, он полностью отдался музыке, которую творил. Почему он стал моим другом? И есть ли на свете мужчины подобные ему? Мужчины, которые любят историю, носят с собой носовой платок и открывают двери перед девушками… даже такими, как я. Нет, я не знала никого, кто мог бы сравниться с ним. Я вновь вспомнила о Памеле и гадала, любит ли он ее.

— Это Брамс, — открыв глаза, сообщил Уилсон. Я кивнула, и он продолжил играть. Одна мелодия сменяла другую, и я тоже позволила себе закрыть глаза и обратиться в слух.

Я чувствовала мир во всем его спокойствии и гармонии. И тут я ощутила толчок. В недоумении я открыла глаза и уставилась на свой живот. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что случилось, и я ахнула.

— Уилсон! Уилсон, скорее сюда. Ребенок… танцует!

Историк оказался рядом быстрее, чем я успела договорить. Он опустился на колени, и я положила его руку на свой живот, чтобы он тоже смог ощутить толчки. Я чувствовала шевеление ребенка и раньше, но так еще ни разу.

— Вот! Вот! Чувствуете!

Глаза Уилсона расширились как блюдца. Мы оба притихли и стали ждать. Толчок, а сразу за ним удар.

— Ау! — рассмеялась я. — Ну уж сейчас вы должны были почувствовать.

Историк переместил руку и прижался щекой к моему животу. В течение нескольких минут его голова находилась в нескольких сантиметрах от моего лица, и я едва сдерживалась, чтобы не запустить руку в буйные каштановые кудри. Ребенок больше не толкался, и Уилсон отодвинулся.

— Это все музыка, — прошептала я, надеясь, что он останется рядом еще хотя бы на мгновение. — Вы сыграли мелодию, которая нам нравится.

Уилсон перевел на меня взгляд, наши лица были так близко друг к другу, что не было ничего естественнее, чем коснуться поцелуем его губ. Так просто… и так недостижимо. Самого преподавателя наша близость, казалось, смутила, и он поспешил отстраниться.

— Это та самая песня? — улыбаясь спросил он.

— Да. Кто ее исполняет? — спросила я.

— Боб Дилан.

— Что? — не поверила я своим ушам. — Я думала, что это какой-нибудь Бетховен или что-то вроде этого. Ну и серость же я.

Уилсон легонько стукнул меня по голове смычком.

— Композиция называется «Make You Feel my Love». Это одна из моих любимых песен. Конечно, я играю ее немного на свой лад, но это все равно Дилан, а не Моцарт. Очень лиричная. Послушай. — Уилсон вновь заскользил смычком по струнам, на этот раз сопровождая музыку пением. Его голос был таким же глубоким, как и издаваемая виолончелью мелодия.

— Ну конечно же, — коротко ответила я.

— Что? — не понял он, останавливаясь.

— Вы умеете петь. У вас восхитительный голос. И вы не можете притворяться, что это не так. Господи, вы вообще бываете несовершенным в чем-то? Это так несправедливо.

— Ты не видела меня за вырезанием какой-нибудь красивой вещи из пня, — сухо ответил Уилсон, продолжив играть. А я продолжила слушать, чувствуя, как музыка вдохновляет меня и требует, чтобы я взялась за вырезание.

— Если бы ночью, вы репетировали в подвале, я могла бы слушать вашу музыку и работать. Я бы создала скульптуры ваших мелодий. Мы бы сделали миллионы. И вы были бы моей музой, Уилсон. Кстати, а мужчина может быть музой?

Уилсон улыбнулся, но его взгляд снова заволокло туманом, словно он добровольно жертвовал своей способностью видеть ради моего желания слушать его музыку. Я тоже закрыла глаза, позволяя мелодии нести меня на своих волнах. Час спустя я проснулась в полной тишине. Яблочно-зеленый плед бережно окутывал мое тело, а Уилсон и его виолончель исчезли.

***

После переезда в Пемберли я взяла в привычку добираться до работы пешком. Это не только позволяло экономить на бензине, но и давало некоторую нагрузку. Впрочем, Октябрьская жара и восьмой месяц беременности снова вынудили меня сесть за руль. Однако по понедельникам нужды в машине не было, потому что каждый вечер понедельника в кафе приходил Уилсон. Когда моя смена заканчивалась, я присоединялась к нему, и мы вместе шли домой.