Так называемое зло - [32]

Здесь снова возникает опасность, что меня поймут неверно, как часто бывает, когда я рассматриваю человеческое поведение с точки зрения естествознания. Да, я утверждаю, что свойственная человеку верность всем традиционным обычаям порождена просто образовавшейся привычкой и таким же, как у животных, страхом ее нарушить. Кроме того, я подчеркиваю, что все человеческие ритуалы возникли естественным путем, в значительной степени аналогичным эволюции социальных инстинктов у животных и у человека. Я считаю даже – и четко объяснил, почему – что все, что человек по традиции чтит и считает священным, не является абсолютной этической нормой, а освящено лишь в рамках определенной культуры. Но все это никоим образом не умаляет ценность и необходимость той твердой верности, с которой порядочный человек придерживается унаследованных обычаев своей культуры.

Так не будем же глумиться над сидящим в человеке животным – «рабом привычки», которое возвысило свои привычки до ритуала и держится за него с упорством, достойным, казалось бы, лучшего применения: не много есть на свете лучшего! Если бы привычное не закреплялось и не становилось самостоятельным, как описано выше, если бы оно не возвышалось до священной самоцели, не было бы ни достоверного сообщения, ни надежного взаимопонимания, ни верности, ни закона. Клятвы не связывают и договоры не имеют силы, если у тех, кто заключает договор, нет общей основы – нерушимых, превратившихся в ритуалы обычаев, нарушение которых вызывает у них тот самый магический смертельный страх, что охватил мою маленькую Мартину на пятой ступеньке нашей лестницы.

Глава 6. Великий парламент инстинктов

Как все в единство сплетено,

Одно в другом воплощено!

Гёте

Как мы видели в предыдущей главе, эволюционный процесс ритуализации создает по мере надобности новый, автономный инстинкт, вступающий как независимая сила в общую систему всех других инстинктивных побуждений. Его действие, которое, как мы знаем, первоначально всегда состоит в передаче сообщения, в «коммуникации», может препятствовать вредным последствиям агрессии, способствуя взаимопониманию собратьев по виду. Не только у людей ссоры часто возникают из-за того, что один ошибочно полагает, будто другой хочет причинить ему зло. Уже поэтому ритуал чрезвычайно важен для нашей темы. Но кроме того, как мы видели на примере триумфального крика гусей и еще яснее увидим в дальнейшем, в качестве самостоятельного побуждения он может приобрести такую силу, что окажется в состоянии успешно выступать против агрессии в Великом Парламенте Инстинктов. Чтобы объяснить, как он это осуществляет, сдерживая агрессию, но не ослабляя ее и не мешая ей выполнять функцию сохранения вида (о чем мы говорили в третьей главе), необходимо остановиться на структуре взаимодействия инстинктов. Эта структура напоминает парламент, поскольку представляет собой более или менее целостную систему взаимодействий многих независимых переменных, а ее поистине демократическая процедура основана на историческом опыте, и хотя она не всегда приводит к настоящей гармонии, но все же обеспечивает приемлемый компромисс между различными интересами, благодаря которому можно жить.

Что такое «отдельный» инстинкт? Названия, которые часто употребляются для обозначения различных инстинктивных побуждений также и в обыденной речи, несут на себе досадный отпечаток «финалистического» мышления. Финалист – в дурном смысле этого слова – это тот, кто путает вопрос «зачем?» с вопросом «почему?» и поэтому полагает, что, указав значение какой-либо функции для сохранения вида, он уже нашел и причину ее возникновения. Легко и заманчиво постулировать особое побуждение, или «инстинкт», для каждой функции, которой можно дать понятное название и значение которой для сохранения вида очевидно - как, скажем, питание, размножение или бегство. Как привычен для нас оборот «инстинкт размножения»! Нельзя только внушать себе при этом – как делают, к сожалению, многие исследователи инстинктов – будто такое слово дает объяснение соответствующего явления. Понятия, отвечающие подобным названиям, ничуть не лучше таких, как horror vacui [ Боязнь пустоты (лат.)] или «флогистон», которые лишь называют явления, но «лживо притворяются, будто содержат их объяснение», как сурово сказал Джон Дьюи. Поскольку мы в этой книге стремимся объяснить причины нарушений функции одного из инстинктов – инстинкта агрессии – мы не можем ограничиться желанием выяснить, «зачем» он нужен, как в третьей главе. Чтобы понять причины нарушений и по возможности научиться их устранять, необходимо найти причины возникновения нормальной функции.

Функция организма, которой легко дать название – как, например, питание, размножение или даже самосохранение, – разумеется, никогда не бывает результатом действия единственной причины или единственного побуждения. Поэтому объяснительная ценность таких понятий, как «инстинкт размножения» или «инстинкт самосохранения» столь же ничтожна, как ценность некоей особой «автомобильной силы», которую я мог бы с таким же правом ввести, чтобы объяснить, почему моя милая старая машина все еще ездит. Но кто знает о ремонтах, которые поддерживают ее на ходу (и платит за них), тот не поддастся соблазну поверить в такую мистическую силу – все дело тут в ремонте! Кто знаком с патологическими нарушениями врожденных механизмов поведения, которые мы называем инстинктами, тот никогда не впадет в заблуждение, будто животными и даже людьми руководят какие-то направляющие факторы, постижимые лишь финально, не нуждающиеся в причинном объяснении и недоступные ему.