Юра пошел с отцом. Они миновали гигантскую старую ветлу с мощным изморщиненным стволом, необъятной кроной, и была та ветла под стать древнему дубу.
— При деде моем стояла, — с нежностью сказал Алексей Иванович о дереве. — Может, оно еще в дни царя Петра посажено!
— Папань, ты что, спятил? — спросил сын. — Я же миллион раз это слышал.
— Неужто миллион? — удивился Алексей Иванович. — Стало быть, я повторяюсь? Видать, старею, сынок.
Впереди, на горушке, возникла красивая церковь, справа от нее находилась контора, превращенная немцами в комендатуру. За конторой лежал колхозный двор, пустующий ныне, только в конюшнях немцы держали своих заморенных лошадей.
— Полтораста лет назад так же вот были мы под неприятелем, — отвечая собственным мыслям, проговорил Алексей Иванович. — Выдюжили тогда, выдюжим и сейчас.
— Папань, и скоро его прогонят?
— Теперича, должно, скоро.
— А почем знаешь?
— По терпению своему. Мало его осталось.
В комендатуру Юру не пустили. Отец ушел, а сын остался снаружи и стал наблюдать в окошко, как в караулке отдыхающие немецкие солдаты борются с вшами. Они задирали подол рубахи, снимали вошь и, не догадываясь ее щелкнуть, кидали на пол, приговаривая:
— Капут, партизан!
Из комендатуры вышел Алексей Иванович, бледный, но спокойный, в сопровождении известного всей округе палача, толстомясого Бруно.
— Папань! — кинулся к нему Юра.
— Ничего, сынок, попугать хотят…
Юра уцепился за отцов ватник. Бруно отшвырнул его прочь.
Алексея Ивановича отвели на конюшню. Здесь уже поджидал прыщавый переводчик. Гагарина поставили к яслям, велели снять ватник и обхватить стойку руками. Палач что-то буркнул.
— Штаны спусти, — перевел прыщавый.
Гагарин повиновался.
— Кальсоны тоже.
Гагарин вздохнул.
— А совесть у вас есть? Я же в отцы вам гожусь.
— Живо! — сказал переводчик.
Гагарин подчинился.
Старая кавалерийская лошадь со стертой в кровь спиной подняла костлявую умную голову и с удивлением, печалью поглядела на дела человеческие…
…Юра услышал свист плети и кинулся к конюшне. Немецкий часовой отшвырнул его, но Юра снова кинулся. Часовой схватил его за плечи, повернул, ударил что было силы ногой пониже спины. Мальчик отлетел далеко прочь и распластался на земле…
…Бруно опустил плеть, что-то буркнул переводчику.
— Он спрашивает: почему ты не кричишь?
— Нельзя мне, сын может услышать… — прохрипел Гагарин.
— Может, он слишком слабо бьет?
— Бьет не гладит.
Бруно посипел, отдышался снова и принялся за работу. На челе его выступил трудовой пот. Но вот он снова опустил замлевшую руку.
— Он спрашивает: ты будешь кричать?
Гагарин ответил не сразу — дыхание со свистом вырывалось у него из груди.
— Пусть не серчает… Мне бы самому легше… Да ведь сын рядом.
— Он только что пообедал и не в руке.
— А у меня претензиев нету…
Бруно снова заработал, но быстро выдохся.
— Покричи хоть для его удовольствия, — сказал толмач.
— Пан… — через силу проговорил Гагарин, — в другой раз. Когда один буду. Нельзя, чтоб мальчонка слышал…
— Он очень расстроен, — сообщил толмач. — Начальство подумает, что он плохой экзекутор, и отошлет от на фронт. А у него трое малых детей. Пойми его как отец.
— Коли надо, могу ему справку выдать… Так сказать, с места работы.
— Допрыгаешься ты, Гагарин! — пригрозил переводчик.
— Уже допрыгался!..
Бруно хлестнул плетью раз-другой и опустил руку.
— Он говорит, что не хочет даром тратить силы, — сказал толмач. — Ты и так получил с привесом. Одевайся.
Лицо Гагарина мокро, как после парилки. Он молча оделся и шаткой, неверной поступью побрел с конюшни.
У бочки задержался, зачерпнул горстью воды, умыл лицо, потом припал к бочке и долго пил…
…Сын поджидал его возле комендатуры.
— Папань, сильно они тебя?
— Пугали, и только. Не думай об этом.
— А чего ты шатаешься?
— Вот те раз! Я ж хромой. А ты чего скривился?
— Я ничего… нормально.
— Врешь! Ты же идти не можешь!
— Да это я к тебе приноравливаюсь.
— Избили тебя?.. — ослабевшим голосом спросил Алексей Иванович.
— Юрка! — послышался радостный вопль.
К ним подбежала Настя. Отец с сыном остановились. Девочка с размаху обхватила Юру, тот побледнел от боли и чуть не упал.
— Что с тобой? — спросила Настя.
— Ничего…
— Какой-то ты не такой…
— Ногу подвернул… — небрежно сказал Юра.
Настя чуть подумала и нашла самое верное лекарство для своего друга. Она вынула из кармана комок серого клейкого теста и протянула Юре.
— Что это?
— Пирог с хлебом. Ксения Герасимовна испекла.
— Я сытый, — соврал Юра.
— Возьми на потом. У меня еще есть.
— Тили-тили тесто, жених и невеста!.. — послышалась старая как мир детская дразнилка.
Настя яростно обернулась. Какой-то сопляк в большой взрослой кепке со сломанным козырьком кочевряжился по другую сторону буерака.
— Всыпь ему хорошенько! — попросил Юра. — Я бегать не могу.
Настя с воинственным кличем устремилась в погоню, а отец с сыном поспешно заковыляли прочь.
Как из тумана, выросла перед ними старая ветла.
— Знаешь, какое это дерево?.. — каким-то далеким голосом произнес Алексей Иванович.
— При царе Петре посаженное? — тоже издалека отозвался Юра.
— Да нет. Это целебное дерево. Коснись его — и всякую хворь как рукой снимет.
Сошли они с дороги, добрались, шатаясь, до ветлы и прижались к ее шершавому стволу…
