Так мы жили - [4]

Мы, конечно, могли обложиться учебниками, популярными брошюрами, учеными трудами и, проштудировав их, отобрать, наметить и т. д. Но тогда, к счастью, это оказалось нам не под силу: загруженность работой, неблагоустроенное жилье, бытовые заботы отнимали все время. Мы добрались до книг всерьез лишь тогда, когда у нас было уже двое сыновей, четыре или пять исписанных толстых тетрадей с результатами наблюдений за ними и уйма самых житейских, а не теоретических проблем.

Признаемся и еще в одном нашем «грехе»: мы сами по себе люди не очень организованные и к планам тяготения не испытываем. И в данном случае это оказалось полезным: нам не понадобилось подгонять жизнь под свои намерения и установки. Так мы убереглись от одной крайности в воспитательном деле – излишне жесткого руководства этим сложным и тонким процессом. А другая крайность – равнодушие – нам не грозила: мы оба задолго до знакомства друг с другом увлекались проблемами воспитания. Мы и встретились-то (вот судьба!) на совещании, посвященном «Программе воспитательной работы в школе». Случай усадил нас рядом, но разговорились мы уже не случайно: оба жили учениками, школой и ее многочисленными бедами, оба мечтали о преобразованиях в школьном деле, много думали об этом. Мы начинали свою семейную жизнь единомышленниками – это и послужило основой для всего, что было дальше. Конечно, впрямую школьные проблемы с заботами о новорожденном не связывались. Это лишь потом мы обнаружили между ними самую тесную связь, а тогда и не догадывались об этом. Зато твердо знали, что в школу дети уже приходят очень разные по уровню развития и от этого зависит их дальнейшая школьная жизнь. Значит, много надо сделать до школы. Но не с пеленок же начинать!

Когда родился наш первенец, мы просто радовались ему и любили каждую свободную минутку быть с ним: играть, разговаривать, смотреть на него и удивляться всему. Он чихнул! Он нахмурился! Он улыбнулся! Кому из родителей не знакомо это ощущение чуда, имя которому – Мой Ребенок!

Но вскоре к этой родительской радости прибавилось любопытство. Почему он плачет по-разному? Почему он напружинивается, когда берешь его прохладными руками? Почему он сопротивляется надеванию чепчиков? И так далее, и тому подобное… А сынишка рос, и вопросов этих всё прибавлялось. Мы стали записывать свои наблюдения и одновременно предоставляли малышу все больше свободы действий, дали ему возможность самому определять, например, сколько ему есть, когда спать, как долго гулять, – словом, во многом доверились природе. И наблюдали и записывали всё, что казалось нам наиболее интересным. А потом сопоставляли записанное с тем, что к тому времени удалось уже прочитать, и обнаруживали интереснейшие вещи: малыш, оказывается, мог гораздо больше, чем об этом было написано в популярной литературе.

Это поразило нас и вызвало еще больший интерес к сынишке. А когда родился еще сын, мы с самого начала пробовали обращаться с ним так, как научил нас его старший братик: давали ему пальцы, чтобы он мог уцепиться за них своими крошечными пальчиками, и в первую же неделю он мог висеть на них несколько секунд. С первого месяца стали его держать над горшочком, избавили его от всяких платков и чепчиков и разрешили ему лежать голеньким сколько захочет.

Споры, ссоры…

Первыми, кто был возмущен таким «варварским» отношением к ребенку, были, конечно, наши бабушки, которые тогда жили вместе с нами и просто видеть спокойно не могли голого младенца. Но мы не уступали их натиску. Малыши были веселы, спокойны, энергичны, не болели, легче переносили диатез, и мы настаивали на своем. А на нас уже косо стали посматривать соседи. Прохожие на улицах, когда мы шли с непривычно легко одетыми малышами, осуждающе бросали нам в спину:

– Сами-то в шубах, а детей заморозить хотите?

Пришлось нам подравниваться под малышей, мы стали одеваться тоже полегче, но реплик от этого не убавилось:

– Смотри-ка, ребенок едва поспевает, бежит за ним, а отец хоть бы шаг поубавил.

– Ушки, ушки-то ему прикройте – застудите!

– Что же ты, мать, ему головку-то не прикроешь – напечет ведь.

Мы же твердо придерживались правила: считаться только с самочувствием малыша и в своих действиях исходить прежде всего из этого. Вот здесь мы и допустили первую серьезную ошибку: внимательно наблюдая за детьми, мы не всегда обращали внимание на самочувствие окружающих и, конечно, были за это наказаны градом новых замечаний, наставлений, упреков.

А ребятишки тем временем росли. Кто-то из знакомых подарил полуторагодовалому Алеше кубики с буквами. Ну, буквы-то ему еще ни к чему, подумали мы, но кубиков у сына не отобрали. И были немало удивлены, когда обнаружили месяца через три, что Алеша-то наш уже узнает с десяток букв. К двум годам он уже знал чуть ли не весь алфавит, а в два года восемь месяцев прочитал первое слово.

Для самого Алеши это было как будто так и надо, но для нас стало целым открытием: так вот уже когда человек может читать! А как же в остальном? Так начались наши пробы не только с обучением грамоте, но и с физическим развитием малышей, с овладением различными движениями и даже с укреплением их здоровья. Это были чаще всего чисто интуитивные попытки разобраться в возможностях малыша. Мы ведь не знали, что ему по силам, что уже можно, а чего нельзя, и пробовали осторожно, играя. Никакого давления, никакого обязательного урока, но и не сдерживали, если ему самому хочется. Удалось что-то малышу – мы рады, не получилось – значит, пока отложим.