Так хохотал Шопенгауэр - [12]

— Я ничего не боюсь, — засмеялся предиктор.

— А вот этого, козел вонючий? — Шопенгауэр прижал ствол «беретты» к его виску.

— Не-а, — продолжал предиктор улыбаться и жмуриться.

— А вот этого, ослинушка ты моя? — ласково спросил Шопенгауэр, давя спусковой крючок безотказного другана.

Пуля вышла с той стороны черепа.

— Ловко ты его опроверг, — одобрительно сказал молчавший Илюха.

— По-другому бы он не понял, — объяснил Артур. — А жалко, кстати: незряшный мужик, просто карма его херовая, а так редкостного ума политик.

— Масона сколько не корми, все во власть смотрит, — заметил знающий Добрыня Никитич.

— И черту под хвост, — вставил Илья.

— Это уж верно, — захохотал Алеха.

У Адика все же были нелады в сексе, чего таить? А у Ивана Потапова не было, женщин у него было — немерено и не считано. И у Ганса Крюгера девок было вдосталь. И Мордухаю Блеменфельду было с кем спать, а вот Адику подчас не было. Банальный факт, зачем константировать? А закавыка в том, что положил этот Адик миллионы Крюгеров, Потаповых и Блеменфельдов, отымел один всю матушку Европу — насильно, конечно, а как еще трахать закомплексованный континент? И так он ее, и эдак, и извращенным, как в народе говорят, способом. Один, почти один. И полегло этих Гансов и Мордухаев — как собак. И Потаповых в распыл пустили, до всех дошла очередь. У каждой басни, как водится, должна быть мораль. Здесь речь идет, собственно говоря, о настоящих мужчинах…

— О великий и могучий Харт лэнд, — возносил Шопенгауэр молитву свою. — О прекрасная и святая земля, дай мне силы возродить тебя и превратить в цветущий сад, в империю, которая будет стержнем планеты. Дай мне силы установить мировую ось. Дай мне силы стереть в пыль врагов твоих. Дай мне силы раздать земли и деньги твоим друзьям. Дай мне силы победить себя, убить в себе — чересчур человеческое. Дай мне силы проснуться богом. Дай мне силы любить тебя так, как люблю сейчас, о великий и могучий Хартлэнд. Ты — возлюбленнная моя страна, тебя выбрал я из мириады миров, тебя хочу я поднять и возродить к утраченному величию. Ради тебя жизнь моя и смерть моя, силы мои и слава моя, слезы мои и кровь. О великий и могучий Хартлэнд, убей меня, если не можешь дать мне то, чего хочу, чего прошу, чего домогаюсь. О великий Хартлэнд, кто еще был так предан тебе, кто клялся тебе моими словами, кто может дать тебе больше тебя? Кто умнее меня? Кто сильнее меня? Кто больше познал? Кто больше моего плакал и стонал, кто больше молился и молчал, кто больше говорил и бился? Кто? Покажи мне такого, если можешь. А если не можешь найти его на земле выбери меня, лучшая страна, и отдайся навеки, и не предай, раздели со мной судьбу свою, бой и мир, жизнь и смерть, величие и могущество. О великий и могучий Хартлэнд, это написано нам с тобой на роду — величие и господство, победа и власть, возрождение и зависть врагов. О великий Хартлэнд, услышь меня, не отвернись, дай мне силы драться за нас с тобой. Услышь меня, твою мать, Господи, только услышь, и мы будем вместе, о моя земля, о великий Хартлэнд, я не могу без тебя, любовь моя…

Он стоял на коленях в высокой траве и плакал. Никто не видел слез, никто не разобрал слов, он был один, и только вечернее солнце сверху. Он не сдерживал себя, рыдал и молился, слезы текли полноводным морем, и никто не смог бы остановить его. Он убил бы любого, кто помешал. Только высокая трава вокруг и вечернее солнце над головой устраивали его в этот час. Весь мир был внутри, он сверкал и переливался, он взрывался тысячью красок, он валил его на землю и заставлял кататься по ней, с матом и воем, с криком и прозрачной слезой. На секунду он замер, услышав ответ. О Господи, шептал он. И целовал зеленую траву.

Так плакал Шопенгауэр.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, В КОТОРОЙ ОСКОРБЛЯЮТ БЕДНЫХ ЛЮДЕЙ

С козла бы шерсти клок, и то хозяюшке в радость. Паршивую овцу хоть бы в Царствие небесное. С валютой и на болоте не загниешь. Не всякую дверь хвостом прободаешь. Не каждый плевком самолет собьет.

Но если захочет — собьет, никуда не денется.

— А куда мы пойдем? — спросил Шопенгауэр друзей.

— Туда, где поотвязнее, — мечтательно сказал Леха.

— Туда, где бухло бесплатное, — уточнил Илья.

— И с бабами без проблем, — добавил Добрыня.

Шопенгаэур вздохнул:

— Я предпочел бы идти туда, где дорогущее бухло или его нет вовсе, где напряг с женщинами, где серая, скучная и безотвязная жизнь. Халявный алкоголь очень быстро развращает, вы уж меня простите. Да он и сам по себе не ведет в актуальные состояния. До женщин мне особого дела нет, но напряг — он вам же полезнее. А жизнь я действительно предпочел бы в доску безотвязную, серую и упорядоченную, трусливую и дурную. Сделать ее сильной — вот наша задача, вот ради чего мы с вами народились на свет. Прав я?

— Теоретически ты прав, — задумчиво сказал Илья. — Но лично я пойду туда, где наливают бесплатно, есть такой уголок — за семью морями, пятью горами, за спиной Кощея бессмертного, но есть. Она самая, земля обетованная.

— Я туда, где с бабами без проблем, — протянул Добрыня.

— А я в Китеж-град, — мечтательно произнес Алеха. — Буду тамошних воров на колени ставить и порядок наводить. Попомнят меня еще местные жители, глядишь, и памятник рукотворный соорудят. Хочу, чтоб еще при жизни мне поставили монумент. И надписали: мол, избавителю народа, добра молодцу и миссиюшке, Лехе-россиянину, сынку поповскому.