Таинственный Восток - [15]

— Моя дорогая, — шептал он в ее влажные груди, — я должен видеть всю тебя, — с этими словами его руки опустились к шортам.

— Нет! Эрик, нет! — вскрикнула она и, схватив его руки, подняла их к груди. Сердце ее бешено заколотилось. Как она могла забыть?

— Но я должен видеть тебя, дорогая! Я должен видеть всю тебя!

Карен почувствовала, что от ее враз вспотевшей спины намокла бумага задника. Еще один миг, и он бы узнал, что она блондинка.

— Ах, эта роса любви, — сказал он мечтательно, проводя руками по ее вспотевшему торсу.

Карен села, снова отняла от своих бедер ищущее руки и сказала:

— Эрик, я должна тебе кое-что рассказать.

Он коснулся языком серьги в ее правом ухе, чтобы колокольчик звякнул.

— Рассказывай, дорогая принцесса. — И чуть прикусил ее за шею.

— Пожалуйста, Эрик, выслушай меня. Если я что-то значу для тебя, я надеюсь, постараешься ронять.

— Я хочу понять о тебе все. — Он ласкал ее бедра, а она была не в состоянии контролировать его руки.

— Эрик, прекрати! Дело в том, что я не могу заниматься любовью при дневном свете. Ни при каком свете, а только в темноте. В абсолютной темноте.

— Но тогда я не смогу видеть тебя.

— Извини, Эрик, но такая уж я есть.

— Но, Индира, — молил он, — я никогда не занимался любовь в женщиной, которую не мог видеть. Я должен видеть тебя. — Нет, Эрик, нет.

— Но твои груди словно пара голубей трепещут в моих ладонях — голодных голубей, с маленькими розовыми ротиками, умоляющими, чтобы их накормили. — И он целовал их, и дразнил их, пока она не застонала от наслаждения. Ее чувства напряглись до предела. — Пожалуйста, Эрик, — вскричала Карен. Она знала, что не сможет дальше удерживать его, — пожалуйста, остановись.

Он в отчаянии обвел взглядом ослепительно освещенную студию.

— Моя спальная залита солнцем. Где же тогда?

— Может быть, темная комната для проявки?

— Пошли, — скомандовал он, поднял ее на ноги и поспешно повел через студию к лаборатории. Они прошли сквозь занавешенную дверь, потом сквозь вторую, очутившись наконец в мире острых запахов химикатов, где можно было лишь угадывать в слабых очертаниях предметов высокие увеличители, ванночки и банки с проявителями.

— Выключи! — потребовала Карен, указав на источник защитного янтарно-красного света. Он щелкнул выключателем, и они погрузились в абсолютный мрак. Осторожно, на ощупь Эрик подвел ее к тому, что в темноте было похоже на старую походную кровать, и посадил ее, как она предполагала, на угол.

— Пусть это будет нашим секретным садом, дорогая Индира. — Когда он говорил, его губы касались ее губ. — Здесь ты будешь и моим солнцем, и моей луной.

Карен никогда не находилась в такой абсолютной тьме, как сейчас, и это придало ей храбрости. Она чувствовала, что Индира способна совершать вещи, на какие никогда бы не решилась Карен. Она ощутила в себе вожделение, которого никогда не испытывала раньше. Темнота, как крепкое, опьяняющее вино, воспламеняло все ее чувства. Остались только прикосновения и звуки. Она слышала, как внизу по улице прогрохотал грузовик, как опустился лифт, как где-то в здании играло радио, как часы в лаборатории отбивают свой ритм. Еще она слышала шелест одежды Эрика, когда он снимал ее с себя, слышала его дыхание, и как оно становилось все чаще и чаще. Потом услышала, как его сердце бьется в одном ритме с ее собственным, и вдруг руки Эрика, его рот оказались повсюду, беря ее, раскрывая ее, призывая ее.

Звук льющейся воды в раковине для промывки отпечатков звучал в ее ушах плеском струй в фонтане, когда Эрик покрывал поцелуями ее лицо. Она была уверена, что слышит аромат сандалового дерева и жасмина. Ее жаждущие груди затерялись в его больших, ублажающих руках, и она стонала, когда он обучал ее новым, секретным наслаждениям. Реки желаний заливали все ее клетки, ее сердце билось, как водопад, посылая журчащие бурные ручьи вплоть до кончиков ее пальцев.

— Индира, — выдохнул он, охватывая ее бедра своими бедрами. — Ты воплощение всего самого прекрасного, что только может быть в женщине. Ты тайное совершенство моих самых пылких желаний. Ты, как неограненный рубин, твой скрытый блеск ждет, когда его освободит резец гранильщика. — И она задрожала от этих слов, которые разожгли в ней скрытый пожар. Он погрузил лицо в ее волосы, шепча:

— Твои волосы — это черная, обольщающая сеть любви, твои щеки гладкие, как драгоценный камень, твои губы, как два плода.

Она ахнула, когда он опять взял ее грудь.

— Твои вздохи подобны шепоту дымки тумана в Долине Кашмира, а твои груди в темноте подобны зрелым сливам, которые умоляют меня, чтобы я Съел их.

Карен желала высказать ему, как чудесно ей с ним, но вожделение мешало подобрать нужные слова, зато тело само говорило за нее. Она скользнула ладонями по его сильной, гладкой спине, ощутив под пальцами бугристость мускулов. Его плоть была такой твердой, ее трогать было все равно, что пытаться ущипнуть пленку, туго натянутую на нагретый солнце камень.

Темнота стала ее любовником, ее демоническим любовником. Это было все равно, что отдаваться самой природе. Темнота была везде, и Эрик был темнотой. Она терялась, растворялась в нем, утратив всякую ориентацию. Тело Эрика стало для нее единственной реальностью, ее сущностью, ее осью. Эрик был над ней и под ней, вокруг нее и внутри нее, он брал ее и возносил ее. Она отдавала всю себя его силе, которая поднимала ее на пылающую арку желания, и его страсти, бросающей ее во вновь обретенное вожделение. Его нежность и его искушенность пробуждали в ней вулкан желаний. Карен и Эрик — они мчались рядом, как две звезды, расплавившиеся в ярком ослепляющем пламени. Они стали одной планетой, несущейся сквозь космические вихри к самому краю вселенной.