Таинственное на войне - [8]

Отпустив урядника, я отдохнул еще немного для того, чтобы дать совершенно остыть лошади, затем, сняв переметные сумки и седло, которые тотчас же уложил на дно каюка, сдал лошадь милиционеру для переправы вплавь, а сам, перекрестившись, вошел в лодку.

Четверо полуголых гребцов (в одних только рваных шароварах) уже стояли по колено в воде вдоль обоих бортов каюка. Когда я уселся, гребцы, стоя в воде и держась руками за борты, повернули каюк так, что ось его составила с направлением течения угол в 45 градусов, и вместе с лодкой начали быстро отходить от берега, держась немного против течения. Когда глубина воды хватила выше пояса, все четыре гребца сразу и мгновенно вскочили в каюк, ухватились за длинную рукоятку руля, и каюк с неимоверной быстротой понесло наискось через глубокое русло реки. Затем, в мелком месте, гребцы опять выпрыгнули в воду и, держась за борты, довели каюк до противоположного берега.

Выйдя на берег, я спросил про свою лошадь. Оказалось, что ее только что начали переправлять. Так как брод находился значительно выше и довольно далеко от места каючной переправы, то я не мог ничего видеть и, сильно проголодавшись, спросил, нет ли где поблизости духана, чтобы выпить и закусить. Мне объявили, что духан, хотя и есть недалеко, но он очень грязный и переполнен всегда милиционерами, а что все проезжающие офицеры обыкновенно заходят к живущей недалеко помещице, которая всегда очень рада гостям.

Я, конечно, последовал общему примеру.

Поручив старшему милиционеру накормить мою лошадь, когда ее привели с переправы, я, в сопровождении явившегося откуда-то оборванного мальчишки, отправился в усадьбу к добродетельной помещице.

Идти пришлось больше полуверсты по узкой извилистой тропинке, вьющейся среди сплошного посева кукурузы, вышиною в добрую сажень и необыкновенной густоты. Можно было вообразить, что идешь где-нибудь в Индии, в тропических камышовых зарослях и что вот-вот, того и гляди, выпрыгнет откуда-нибудь навстречу тигр или пантера. Я, помню, действительно думал об этом и только что подумал, как на одном из крутых поворотов тропинки на меня налетело и чуть не сшибло с ног какое-то черное существо. Существо это взвизгнуло, а потом тотчас же рассмеялось, молодым серебристым смехом, показав при этом ряд ослепительно-белых зубов.

К счастию моему, эти зубы принадлежали не пантере и я, оправившись, успел рассмотреть прелестную, смуглую молодую женщину с огромными черными глазами, немного грязную, босую, в черном коленкоровом платье какого-то монашеского покроя, с черными вьющимися волосами, выбивающимися из-под сбившегося с головы черного платка и с прелестными полными пунцовыми губками.

Она окинула меня с ног до головы искрящимся взглядом, оказала несколько слов на каком-то тарабарском языке сопровождавшему меня мальчишке, опять прожгла меня своими глазами, рассмеялась, юркнула куда-то в чащу и исчезла.

Простояв минуты с две «вороной», вроде чичиковского Селифана, я, наконец, очнулся, попробовал расспросить об исчезнувшем существе мальчишку, но безуспешно, так как он не знал никакого удобопонятного для меня языка.

Тем не менее, из его слов я мог кое-как уразуметь, что встретившуюся девушку зовут Мартой, что она живет в усадьбе и что до этой усадьбы недалеко. Действительно, пройдя шагов двадцать, мы вышли, наконец, из кукурузника и перед нами открылась поляна со стоящим посредине нее довольно большим домом под драничной крышей, окруженным со всех сторон крытыми балконами. На некотором расстоянии от дома, под тенью ореховых деревьев, ютились различные службы. Вся площадка, занятая усадьбой, окаймлялась живой изгородью из сплошного, очень тесного ряда пирамидальных тополей. Целая стая разношерстных собак встретила меня неистовым лаем. Какой-то белый, как лунь, древний старик, выйдя из клетушки, крикнул на них. Соображаясь с его указаниями, я подошел к крыльцу дома, и здесь мне навстречу вышла, подобострастно кланяясь, одетая в черное шелковое платье средних лет женщина, очевидно, хозяйка. Она мне что-то сказала на своем непонятном языке и жестом пригласила войти в комнату. Не зная ни слова по самурзакански, я, конечно, чувствовал себя в самом глупом положении и мог только, подражая ей, самый почтительнейшим образом кланяться, улыбаться и прижимать руку к сердцу.

Комната, в которую я вошел вслед за хозяйкой, оказалась очень просторным и светлым помещением, лишенным почти всякой мебели. Только около одной стены ее, как раз напротив входа, стоял небольшой стол, а по обе стороны его два стула с очень высокими и совершенно прямыми стенками.

Повинуясь жестам хозяйки, я сел на один из стульев, а на другом поместилась она сама.

Несколько минут мы молча смотрели друг на друга, и тут я мог вполне разглядеть свою собеседницу.

Это была женщина лет 35-ти, с вполне сохранившимися формами. Лицо ее, с лихорадочно-блестящими глазами, поражало своею бледностью, доходящей до желтизны. Зубы у нее были черные.

Она застенчиво перебирала оборку своего платья и, наконец, произнесла, хотя и очень неправильно, несколько русских слов, из которых я понял, что она приглашает меня пообедать и отдохнуть у нее. Я поблагодарил.