Тахар Бенджеллун. Литературный портрет - [11]

Взрослея, герой рано ощутит на себе груз косных традиций, обострявших и без того очевидные социальные контрасты: относительно благополучная его семья воспротивилась его браку с девушкой «пролетарского» происхождения: дочь портового грузчика и сын коммерсанта стояли на разных ступенях общественного устройства.

Мир расширялся перед ним постепенно: плетеная корзина, долго служившая больному ребенку не только колыбелью, укрытием, убежищем, где он был предохранен от опасностей бытия, но и клеткой, — рассохлась, распалась и была в конце концов отброшена как ненужная рухлядь.

Отныне две главные реальности — политическая и социальная — становятся теми полюсами бытия, что создают постоянное напряжение, обусловливающее саморазвитие биографии героя в художественном произведении.

С одной стороны, это образ униженного, оскорбленного и обездоленного народа, которого чужеземцы лишили земли, отрезали от корней древней культуры. Ему навязали другую цивилизацию, чужой язык, способ существования, связанный прежде всего с утратой независимости. И ее-то необходимо было вернуть. Это объединяло с другими людьми, вселяло веру в свои силы, возрождало искры надежды.

Отец героя повести, вспоминая о Рифской революции двадцатых годов, рассказывал о ее вожде Абдель Криме, которого лично знал, о том, как он укрывал повстанцев и тех, кто был связан с ними, а потом и сам спасался от преследований властей, он говорил о Сопротивлении, которое не должно угаснуть в вечной мечте людей о свободе. Но было ясно и то, что ни эта живущая в народе мечта, ни даже обретенная независимость сами по себе не способны уничтожить те, другие цепи, другого рабства, которыми страна опутана изнутри: косность общественных анахронизмов, отсталость массового сознания может оказаться неподвластной переменам политическим, связанным с уходом колонизаторов…

А с другой стороны, социальные предрассудки, религиозные догматы угнетали свободу воли человека, масса запретов и предписаний налагали на современного человека нормы средневековой морали и права. Продолжающееся угнетение Человека способно было превратить его в нравственного калеку, с подавленной психикой и извращенным мировосприятием, вызвать у него ощущение постепенного увязания в болоте социальных условностей и нравственного маразма.

Недаром и в этом произведении Бенджеллуна возникает мотив несостоявшейся любви (запрещенный брак героя), незавершенного вожделения, загнанного внутрь желания — как символ несвершившегося идеала, недоступной полноты человеческого счастья…

Одним из оплотов длящегося прошлого в новой жизни, отмеченной уже отсутствием чужеземцев-угнетателей, становится и в этом романе Бенджеллуна традиционная мусульманская семья, где властвует отец и где женщины и дети — бессловесные рабы. «Общественное неравенство — не только в неравенстве экономическом, — рассуждал герой «Писца». — Оно лежит в самих наших истоках, в самой истории наших семей, каждой семьи».

Время борьбы, остановившееся на поколении отца, только вспыхивало короткими всполохами в поколении сына. Годы учебы в лицее, а потом и в университете были отмечены дружбой с алжирцами, на чьей родине разгоралась война — одна из последних войн с колониализмом. Участие в демонстрациях и митингах в поддержку Алжира, увлечение философией марксизма, трудами Франца Фанона не прошло даром: герой был арестован, интернирован в лагерь, где работал на каменоломнях. Два года заключения согреты были только письмами родных да воспоминанием о том, как вся округа, соседи, знакомые, друзья, в знак солидарности с ним приносили ему на дорогу все, чем богаты, — кто вареное яйцо, кто банку консервов, кто горсть маслин, кто сухарей, а кто просто амулет с заклинанием, чтоб вернулся целым и здоровым… И может быть, нехитрые дары эти, как сама душевная щедрость людей, и пробудили в его душе потребность быть полезным людям — поначалу просто помогать им писать письма родным и близким, а потом и самому сочинять их, когда не знали люди, о чем писать… Тогда обретал он в своем заключении дыхание свободы: мысль устремлялась навстречу незнакомым ему людям, хотелось говорить им слова утешения, нести добрую весть, рассказывать о любви, о верности, о душевных тревогах, о жизни…

И, вернувшись домой, он уже не оставлял это захватившее его ремесло. «Ты пишешь вместо того, чтобы жить», — упрекала его возлюбленная, покинувшая его.

Хотя для него теперь понятия «писать» и «жить» слились воедино.

Отныне и спокойный Тетуан, где герой преподает философию в лицее, и Касабланка, охваченная рабочими и студенческими волнениями, и Париж, где он помогает выжить своим соотечественникам, и охваченный пламенем войны Ближний Восток, куда отправился в свое паломничество герой — все становится не только оставленной в дневнике очередной записью, но фактом личной жизни, собственной судьбы, воплощенной и в стихе, и в поэме, и в романе.

Но позвавшие в путь просторы, дыхание моря, потребность свободы и обретенное героем чувство солидарности с людьми, с другими народами, умение услышать пульс их жизни, голос их боли в конечном счете сливаются воедино, во все сильнее и сильнее звучащий голос родины.