Тагу - [49]

Обессиленный турок, как подкошенный, упал рядом с Мушни.

Гванца, не сводившая глаз с турка, облегченно вздохнула.

Между тем бой у крепостных ворот продолжался с прежним ожесточением. Но вот ворота с тяжким грохотом раскрылись, последние одишские воины и строители вбежали в крепость, обе половины ворот стукнулись друг о друга и закрылись…

Уча последним проскочил в крепость: он все еще надеялся, что Мушни жив и также успеет укрыться за крепостными воротами. Раненный в левую руку, он шумно и тяжело дышал, одежда его была изодрана. Шлем он потерял в бою, щит отбросил — раненая рука не могла удержать его. Он не мог говорить и хриплым шепотом опрашивал своих воинов, не видели ли они Мушни.

Воины с печалью и сочувствием глядели на своего обезумевшего от горя предводителя. Они знали, какое крепкое братство связывало Хеция, и так любили обоих братьев, что готовы были по их слову броситься в огонь. Не только потому, что Мушни и Уча были бесстрашными, отчаянно удалыми командирами. Их дед Гуджухан, отец Гвилирихи Хеция и сами братья не походили на других помещиков, сосавших кровь своих крепостных. Их любили и уважали потому, что в горе и в радости, дома и в походах они с душевной добротой относились к своим крепостным.

Настоящее имя их деда было Гуджу, но в свое время он прославился тем, что нагонял ужас на турок, и его прозвали Гуджухан-волк. Своего отца братья Хеция не знали. Уча находился еще во чреве матери, когда Гвилирихи Хеция пал в Кулевийской битве. После гибели отца братьев воспитывал дед. Хотя Мушни был старшим, Гуджухан воспитывал обоих братьев одинаково. Дед заставлял детей целый день проводить в учебе и физических занятиях; он, как чуму, ненавидел в людях невежество и лень. Он и сам до старости проводил свои дни в бою и в учебе. Знал турецкую, латинскую, греческую и восточную литературу и врачебное искусство. Своих внуков он также обучил грамоте, многим наукам и ремеслам.

Братья были так похожи друг на друга, что казались близнецами. Оба были одинаково прилежными, отважными, добрыми и воспитанными, но характером резко отличались друг от друга.

Гордым, степенным и недоступным был Мушни, горячим и отзывчивым — Уча. Мушни сто раз отмерил бы там, где Уча не дал бы себе труда призадуматься. Мушни был терпеливым и неразговорчивым, Уча торопливым, с открытой душой. Эта разница в характерах нередко бывала причиной их ссор и споров. Однако по мере того, как они подрастали, поводов для ссор и несогласий становилось все меньше. Гуджухан постоянно внушал внукам уважение и любовь друг к другу. За проступки наказывал обоих, и, конечно, Уча доставалось больше, потому что он всегда был виновником ссор.

Мушни горько печалился, когда дед наказывал Уча. И вот нет больше Мушни. Уча хотел выйти из крепости, чтобы искать Мушни среди убитых и раненых, но отказался от этой мысли: турки могли схватить его и войско осталось бы без командира, а этого Мушни, даже мертвый, не простил бы ему.

Словно догадавшись о его мыслях, к Уча подошел дядька обоих братьев, шестидесятилетний мельник Аквсентий Сиордия со своим сыном Дуту, крепким, как молодой дубок.

— Я пойду, сынок, поищу Мушни, — сказал Аквсентий.

Уча кивнул головой, а затем посмотрел на пылающее лицо своего молочного брата.

— Ты, Дуту, оставайся, — сказал он юноше, который, положив руку на рукоять кинжала, стоял перед ним, сверкая глазами.

— Куда отец, туда и я, — ответил Дуту и, не дожидаясь ответа командира, повернулся и смешался с воинами, разбредшимися по нижнему двору.

Отец пошел вслед за сыном, они пересекли узкий двор и проникли в тайный ход.

— Следите за ними с выступов! — приказал воинам Уча, а затем позвал десятского и поручил ему подготовить отряд для выхода из крепости.

Он решил прорвать кольцо осаждающих и, хотя бы с двумя десятками всадников, ускакать на Волчью поляну. Расчет был такой: зайдет луна, они неожиданно для турок откроют крепостные ворота, вырвутся на простор, ускользнут от врага в ущелье у Медвежьей шеи, где не разойтись и двум всадникам, закроют дорогу, а затем, на рассвете, явятся на Волчью поляну.

Строители ввели Уча в малый крепостной зал, где лекарь перевязал ему рану и где он мог отдохнуть в ожидании Аквсентия и Дуту. Но ничто не смогло успокоить его смятенную душу. Он в волнении расхаживал по залу, раненая рука висела на перевязи, правая покоилась на рукоятке меча. В тревоге и нетерпении он то и дело подходил к окну, глядя на наблюдателей, стоявших на выступах стены…

Аквсентий и Дуту потайным ходом выбрались на опушку леса и спрятались в кустах. Отсюда как на ладони видно было залитое лунным светом и устланное мертвыми телами и ранеными недавнее поле битвы. По нему, как голодные волки, рыскали мародеры, сбежавшие из турецкого войска. Они грабили равно одишцев и своих. Боясь быть застигнутыми своими командирами, они торопились делать свое черное дело. Недвижных они сначала тыкали острием копья или меча: живы ли. Живых ударяли мечом по голове, затем снимали оружие, доспехи и одежду.

Гванца, стоя на коленях, глядела на поле, зажав рот рукой, чтобы не крикнуть. Вот и к Мушни бежит низкорослый, плотный, как пень, турок. Одной рукой он придерживает награбленное, в другой у него — обнаженный меч.