Таганай - [169]

– Ну, и?

– Мы принесли тетрадь больному. Через неделю я нашла ее в мусорном ведре смятой.

– Что было в тетради? – уже с нетерпением подгонял сестру Шакулин к дальнейшему повествованию.

– Какие-то записи, – испугавшись неожиданного интереса подполковника, пролепетала медсестра. – Я ничего не поняла. Мне говорили, что он был раньше директором музея. В тетради он писал о каких-то животных. Но я в этом не разбираюсь.

– Тетрадь у вас? – перебил ее подполковник.

– Мне кажется, да, – чуть ли не вжавшись в халат, ответила Лилия. – А что, я что-то неправильно сделала?

– Мне нужна она. Сейчас же.

– Но у меня смена…

Шакулин посмотрел на Моляку.

– Лилия, езжайте с подполковником домой, на сегодня ваша смена закончена, – отпустил ее главврач учреждения. – Помогите, чем сможете.

– Спасибо, Алексей Алексеич, – поблагодарил доктора Шакулин. – Лилия, у центрального въезда стоят серые «Жигули» шестерка. Я жду вас в них.

– Хорошо, мне надо пятнадцать минут, – пролепетала своим голоском сестра и быстрым шагом поспешила по коридору в сторону служебной комнаты.

Глава семнадцатая. Тени

Колямбо уже не осознавал время. Он почти перестал находиться в сознании. Волшебные маслянистые напитки, которыми его усердно почивали отшельники, либо уносили в прекрасные дали, где на него сыпались божественные звуки неведомых животных, вокруг кружили прохладные морские ветры, приятно ласкали своим матовым светом незабываемые яркие звезды, либо превращали его сон в ужасный кошмар, становившийся все более и более явным, – он обонял вонючий запах, исходивший от уродливой вытянутой пасти с тремя рядами острых зубов, его тошнило от розового мира, его тошнило от той кровищи, в которой тонул розовый мир, где текли кровавые реки и были слышны чьи-то отчаянные крики и возгласы, заглушаемые розовой ватой, как будто натыканной в его уши в огромных количествах.

Он не мог не пить зелье из сосудов. Любое промедление и нежелание брать эту жидкость хотя бы на полчаса, приводило к жгучей боли в горле. Когда Колямбо приходил в себя от очередного сна, в его каменной келье уже наготове стоял новый сосуд. Больше ни один из черных монахов не появлялся в этом странном подземном узилище. Колямбо несколько раз начинал долбить в массивную дверь, требуя выпустить его или дать нормальной воды, но все было тщетно. Никто не откликался. А жажда подползала, как неуловимая скользкая змея и принималась душить. Он даже один раз попытался в течение двух часов держаться подальше от маслянистой дряни, испытывая неимоверные муки от желания пить. Но это было сверх его сил. И Колямбо снова с жадностью прикладывался к пахучему киселю, разжигавшему неизвестные инстинкты и погружавшему в долгий сон, то ли прекрасный, то ли наоборот. Как правило, они шли поочередно.

Колямбо просто лежал, сознание после уже привычного розового кошмара медленно возвращалось в реальность. Его глаза еще не открылись, но уши уже различали звуки.

– Это точно он, – произнес незнакомый жесткий мужской голос. – За пять дней почти двадцать человек. Чувствует, наверно, что мы меченого держим.

Над ним стояли двое отшельников, лиц как обычно не было видно за объемными накинутыми капюшонами. Кажется, его опять чем-то привязывали, и вероятно, уже водрузили на носилки.

Колямбо чуть приподнялся, простонав что-то нечленораздельное. Но сильные руки одного из загадочных стражников аккуратно уложили его обратно. Второй же стражник поднес к губам пленника уже освобожденный от пробки сосуд.

– Н-н-е-ет, – промямлил Колямбо, уворачиваясь от очередной дозы жидкостного наркотика.

– Вода, – односложно пояснил монах, совавший сосуд к его лицу. – Пей.

Колямбо, не очень доверяя, чуть приоткрыл рот и, о чудо, в его горло потекла обычная, самая, что ни на есть, обычная вкусная вода. Он буквально присосался к горлышку, выхлебывая все содержимое сосуда до конца. Но как только закончил утолять жажду, ему тут же засунули в рот тряпичный кляп.

– Прости нас. Ты все поймешь, – бесстрастно проговорил один из отшельников и, связанного по рукам и ногам Колямбо, понесли вон из подземной кельи.

Его куда-то тащили на носилках уже второй час. Лишенный возможности видеть показания циферблата на своей руке, Колямбо рассчитывал примерное время путешествия самостоятельно. Когда они выбрались из пещеры, уже были сумерки. А за последние полчаса стемнело окончательно. Шли они по лесу в неизвестном направлении. Густота деревьев, проходивших перед взглядом пленника, смотревшим вертикально в небо, указывала на то, что процессия движется по самой чащобе. Иногда они чуть ли не проползали под большими игольчатыми лапами елей, и Колямбо зажмуривался, чтобы острые листики этих замечательных хвойников не проскоблили по глазам.

Носилки на этот раз несли четверо отшельников, так им видимо было легче. Шествие сопровождалось гробовой тишиной. И от постоянного скрипения снега под ногами уже болела голова. Черные монахи не обмолвились между собой ни словом, ни звуком, только иногда какими-то жестами они что-то показывали друг другу.

Морозец был небольшим, поэтому неподвижно лежащий в зеленом пуховике Колямбо не подмерзал, лишь в пальцах ног, обутых, как и прежде, в сапоги, а поверх них – в бахилы, чувствовалось некое охлаждение.