Таёжные рассказы - [7]
— Твой внук плавать умеет? — обратился я к деду.
— Неуж нет, а ныряет пуще того.
— Ну-ка, покличь его, да погромче.
— Чего зря насмехаться? Он теперь уж вон под теми камнями. Там и искать надо…
— Давай кричи, не стесняйся!
Дед крутнул головой, слабо крикнул: «Петюнька!» Слезы опять заблестели на его глазах.
— Ну, чего? — донесся из тумана басовитый молодой голос. — Здесь я, на берегу!
Дед передохнул облегченно. Теперь голос его набрал силу:
— Как же ты туда попал, сукин ты сын? Ить я думал — кончили тебя.
— Очень просто, нырнул, и все, — орал с берега внук. — А ружье-то вверх пальнуло.
Дед грузно сел на скамью, усы его шевельнула улыбка:
— Навроде бы покурить надоть…
Не спеша он поднял трубку, которая валялась у ног, выбил пепел о весло, засыпал нового табаку, чиркнул спичкой. С трубкой во рту дед опять стал прежним: будто сидит он на завалинке и ничего его не беспокоит — жизнь прожита, на душе спокойно, впереди — последнее, чего никак не минуешь…
Закончив курить, он покашлял, постучал трубкой о борт лодки, крикнул:
— Петька, ты еще под кустом?
— Ну, чего тебе еще? — отозвался тот.
— Давай-ка правь ко мне!
— Чего я там не видал — заберут, — пробубнил из-за тумана. Дед взглянул на меня. Я отрицательно покачал головой.
— Иди, иди, не разговаривай.
Забулькала вода. Вскоре около нас показалась русая голова и широченные Петькины плечи. Он стоял на дне реки, боязливо поглядывал на меня и медленно водил руками по воде, словно поглаживал ее.
— Ты что ж это, внучек: пакостили с тобой вместе, а как поприжало, так дед оставайся, а ты — пошел? Подходи ближе, я хоть раз тресну тебя веслом по башке-то…
Петька покорно зашагал. Старик ухватил его за ухо, подергал:
— А ну в лодку! Семнадцать годков, а трусости в тебе эвон сколько.
Я смотрел, как внук через корму молча забирался в лодку. Дед помогал ему.
— Ну, вот и все. Теперь наказывай нас, — старик повернулся ко мне, — а может, простишь? Страху-то и так уж натерпелись.
— Не могу, — сказал я, — сеть переложите ко мне.
— Ну и ладно, и избавь нас от соблазна, — ворчал дед, перебрасывая сеть в мою лодку. — Да все он, балабон: пристал, поедем, поедем, молодость вспомнишь. А оно вон как вышло: не пришлось вспомнить ее, молодость-то. Ну, будь здоров. Уж не обессудь…
Лесная музыка
На вырубке я услышал странный звук. Он длился недолго. Но после короткого перерыва повторился — отчетливо и мелодично. Похоже было, что звучит струна, самая толстая — виолончели или контрабаса. Я стал пробираться осинником, березняком. С каждым шагом подходил все ближе и ближе к этим загадочным звукам, каких мне никогда не приходилось слышать в лесу. «Бин-н-ннь», — неслось ко мне все звонче и яснее…
Может быть, это какая-нибудь редкая птица? Я тихонько раздвинул толстые стебли иван-чая и замер. На поляне лежала сломанная бурей сосна. Из травы торчал толстый пень с длинными тонкими сколами, наподобие пластин. Около пня стояла огромная медведица и оттягивала на себя сосновую пластину. Рядом на траве сидел медвежонок и внимательно следил за действиями матери. Но вот она резко отдернула лапу, и вновь зазвучало густым тембром: «бин-н-ннь».
Я неловко переступил с ноги на ногу, и что-то хрустнуло под ботинком. Медведица насторожилась, покрутила головой, обнюхивая воздух, опустилась на все четыре лапы и, подталкивая детеныша носом, погнала его перед собой. Через полминуты они скрылись в густом осиннике.
Я был крайне недоволен своей неосторожностью. Игра медведицы только начиналась. А каким же должен быть конец? Его-то мне обязательно хотелось понаблюдать. Выбравшись из вырубки на дорогу, весь обратный путь я думал о медведице с медвежонком. Далеко ли они уйдут от места развлечения и через сколько дней вновь вернутся к сломанной сосне? Удастся ли мне еще хоть раз увидеть их за таким странным занятием?
Выждав четыре дня, как и прошлый раз, часам к двенадцати я был на Осиновой горе у вырубки. Слабый ветер чуть слышно перебирал листья на высоких осинах и березах. У моих ног по проторенной дорожке-ниточке сновали трудолюбивые муравьи. Словно большой шершень пролетел в воздухе, прогудев «бин-н-ннь»… Я прислушался и пошел в том направлении, откуда донесся этот ожидаемый мною звук.
Передо мной была та же картина. Медведица, стоя, играла увлеченно на деревянной «струне». А медвежонок суетился, жалобно хрюкал тоненьким голоском, подбегал к пню, цепляясь когтями за кору, опрокидывался на спину, вскакивал, скулил. Видать по всему, ему тоже хотелось иметь музыкальный инструмент в своих лапах и играть на нем.
Посидев на траве некоторое время, как бы в раздумье, медвежонок вскарабкался на пень, приподнялся на задних лапках, немного с чем-то повозился и нашел то, что ему очень хотелось отыскать сегодня. «Иньь», — прозвучала тонкая щепа, — «иньь». Медвежонок соскользнул наземь, от радости покувыркался по траве, звонко поверещал и вновь взобрался на пень.
«Бин-н-ннь», — жужжало и гудело в воздухе. «Иньь, иньь», — подыгрывала басу тоненькая нота. Разность этих звуков по высоте была не менее двух октав. Я присутствовал на медвежьем дуэте. Я смотрел на лесных музыкантов, позабыв обо всем на свете, даже о той опасности, какой подвергался каждую секунду. Какие удивительные способности, оказывается, кроются под обманчивой неуклюжестью и внешней суровостью у этих лесных силачей.
