Таёжные рассказы - [2]
Пришлось вспомнить в детстве прочитанную книгу и стать таежным робинзоном.
Взяв небольшую палку, я нанес на ней шесть черточек и один крест (крест обозначал воскресенье).
Позавтракав сам и покормив собаку, облачась в полное охотничье снаряжение, я отправился на свой первый зимний промысел.
День оказался удачным. Ур работал отлично, и мне удалось подстрелить десяток белок и даже одного соболя.
Вечером при свечке, которых я привез из города полтора десятка, засел за дневник. Ох и поназаписывал же я там!
Второй день моего одиночного изгнания был похож на первый, как две капли воды. Вновь около десятка белок, только без соболя, но зато пара крупных глухарей. Вновь нехитрый ужин, дневник, зарубка на палке, мертвецкий сон.
На третий день настроение начало падать. Охота оказалась неудачной, и уже часа в два я направил лыжи к избушке. Не доходя с километр, я увидел, как Ур обнюхивается с какой-то собакой. Сердце радостно забилось — одиночество кончилось.
В избушке ждали Аяна и Данила. Они приехали на двух упряжках. Привезли много свежей оленины, боеприпасы, рыбу, муку, соль…
Завтра Аяна должна увести обе упряжки в юрту, так как кормить такую ораву собак невыгодно — слишком много нужно завозить корму. По случаю встречи я достал фляжку со спиртом, коробку конфет, и мы устроили торжественный ужин. Занимались промыслом мы ровно три недели. Добыли много белки, несколько соболей, куниц и горностаев.
Данила по каким-то почти незаметным признакам находил зверей. А как метко стрелял! У себя в юрте, и вообще в обыденной жизни, он почти не выпускал трубки из зубов. Здесь же не закурил ни разу — я был некурящий.
Свободного времени почти не было. Все светлое время суток находились в лесу, да и вечер был плотно расписан: надо приготовить ужин и завтрак, снять шкурки. Правда, очень часто, когда мы занимались снятием шкурок, Данила говорил мне: «Кончай, иди, твоя писать надо. Моя доделает одна».
Между нами буквально с первого дня установились самые дружеские отношения. Обязанности распределились сами собой. Сегодня один делал одно — другой другое, а завтра роли могли смениться, и все это, чаще всего, делалось молча.
Дня за три до окончания охоты, когда мы находились километров за двенадцать от избушки, шедший впереди Данила наклонился над каким-то следом. Я подошел к нему. След для меня был непонятный. Одно было ясно — он принадлежал крупному зверю.
— Худо, — сказал Данила.
— А что? — спросил я.
— Худо, шибко худо, — повторил он. — Смотри — амакан (медведь) ходи. Его спать надо, а он ходи. Такой зверь — плохой зверь. Он шибко злой и хитрый. Он на человека моги напади. Надо осторожно ходи. Всегда винтовка готовый держи. Один без собаки не надо ходи. Он человека кушай моги.
Я не был бесстрашным героем, но и не принадлежал к разряду особо трусливых. Бывали встречи и один на один — и с волком, и с рысью, и с медведем. Но из рассказов старых охотников знал, каким опасным является медведь, не залегший на зимнюю спячку, медведь-шатун. Нередки случаи, когда такой изголодавшийся и до предела возбужденный зверь подкарауливает людей на тропе и нападает на них сзади, а иногда просто ломится в юрту к охотнику. Я достал из кармана куртки наган, который, будучи военным, всегда носил с собой (в те годы это разрешалось), и выстрелил в дерево. Данила измерил глубину, на которую вошла пуля, и сказал: «О, такой винтовка шибко хороший. Твоя не боись амакан».
Через три дня прибыла Аяна на двух упряжках. Данила звал меня к себе, но у меня прошли все сроки и основного и дополнительного отпусков.
Данила начал делить меха на две равные части, но я взял лишь несколько шкурок. Данила не на шутку обиделся, и в конце концов, после долгих разговоров, я согласился взять себе, как память, меховую одежду.
Данила оставался в избушке. Ему еще надо было собрать капканы и ловушки, а мы с Аяной выехали в обратный путь.
Собаки тянули постромки как-то неохотно, и к вечеру мы успели пройти только километров тринадцать-пятнадцать…
Бросив собакам по «дежурной» рыбине и прикрепив нарты, пошли с Аяной готовить шесты для полога. Она срубала топором тонкие елочки и приносила их мне, а я очищал их от сучьев ножом, подаренным мне Данилой, и втыкал в снег.
Вдруг я услышал пугливый визг собак и почти одновременно душераздирающий крик Аяны. Повернувшись, я увидел, как с одной стороны не особенно толстой сосны стоит моя спутница, а с другой, обхватив сосну и вместе с ней Аяну, косолапый хозяин тайги.
Бежать к нартам за ружьем и раздумывать было некогда. В считанные секунды я был у сосны и, уперев ствол нагана в медведя, выстрелил в левый бок.
Топтыгин взревел голосом, от которого мурашки побежали по спине, разжал свои железные объятия, выпустил Аяну и повернулся ко мне, разинув пасть.
От страха я потерял чувство опасности и выстрелил два раза подряд в открытую пасть разъяренного зверя и отскочил в сторону. Топтыгин стал медленно оседать. Для верности я выстрелил еще раз и вдруг, обессиленный, сел в снег.
Аяна, опустившись на колени около меня и ощупывая мои руки, ноги и все тело, что-то горячо говорила. Я различал только амакан (медведь), Ивана…
