Table-Talks на Ордынке - [2]

Когда же это дело с изложением всех обстоятельств легло на стол Александра III, царь начертал такую резолюцию:

«Помиловать дурака. И передать ему, что Я тоже на него плюю».

В старой России переменить фамилию человек мог лишь с разрешения государя. И вот к Александру III обратился по этому делу какой-то провинциальный купец с неблагозвучной фамилией — Семижопкин. Царь прочел прошение и написал:

«Сбавить две».

И стал бедняга — Пятижопкиным.

В Петербургской Публичной библиотеке есть редкостное собрание французских старинных книг и документов. История этой коллекции такова. В дни революции 1789 года, когда санкюлоты громили дома знати, в Париже был весьма толковый русский дипломат, который за бесценок стал скупать книги и рукописи, вышвыриваемые погромщиками из дворцов и особняков. Любопытно, что государь Александр III предложил в свое время французам вернуть все эти сокровища, но те принять отказались. Свой отказ они объяснили тем, что Франция — страна беспокойная, революции там следуют одна за другой, а Россия — вполне стабильное государство, а потому хранить фолианты и манускрипты в Петербурге — надежнее.

За год до восьмидесятилетия Льва Толстого, в 1907 году, в Ясную Поляну прибыла депутация московских литераторов и актеров, которые собирались устроить торжества по случаю грядущего юбилея. В частности они обратились к Толстому с просьбой написать инсценировку романа «Война и мир». Граф ответил им буквально следующее:

— Господа, если бы я полагал, что это — пьеса, я бы и написал пьесу…

В дореволюционном Тифлисе был присяжный поверенный, у которого было прозвище — «Не-угоднолис». Причина тому была следующая. Как-то, будучи в Москве, он отправился в Сан-дуновские бани. Там он решил воспользоваться душем, но кабина оказалась занята. Какой-то длиннобородый человек долго и с видимым наслаждением подставлял свое тело под струйки воды… И вот, наконец, бородач покинул кабину и жестом пригласил туда присяжного:

— Не угодно ли-с?

И тут юрист ахнул — это был Лев Толстой.

Нижеследующую историю рассказал А. Г. Габричевскому его друг Сухотин, отец которого вторым браком был женат на Татьяне Львовне Толстой. Будущий зять впервые ехал в Ясную Поляну представиться родителям невесты. И, чтобы добраться от железнодорожной станции до усадьбы, он нанял какой-то экипаж. По дороге возница обернулся к седоку и спросил:

— Вы, барин, часом не иностранец?

— Нет, — отвечал Сухотин. — Я — русский.

— Вот и я смотрю, — продолжал тот. — Кабы вы были иностранец, граф бы сейчас пахал вон на том поле…

Году эдак в 1909-м один из сыновей Льва Толстого прибыл в Ясную Поляну. Обстановка там была жуткая, ссора между родителями — в разгаре, а потому молодой граф отправился в гости к одному из своих приятелей, к помещику, который жил неподалеку. Уже под самое утро его привезли на пролетке к воротам яснополянской усадьбы. По причине сильнейшего опьянения идти граф не мог и двинулся к дому на карачках. В этот момент навстречу ему вышел сам Лев Николаевич, он по обыкновению собственноручно выносил ведро из своей спальни. Увидевши человека, который приближается к дому на четвереньках, Толстой воскликнул:

— Это что такое?!

Молодой граф поднял голову, взглянул на фигуру отца и отвечал:

— Это — одно из ваших произведений. Быть может, лучшее.

Покойный актер Владимир Лепко рассказывал, что еще при жизни Толстого — в 1908 или 1909-м году он присутствовал на спектакле в каком-то провинциальном театрике миниатюр. Там с огромным успехом шел такой номер. Некий куплетист — наряженный и загримированный под Льва Толстого характерный нос, бородища, рубаха на выпуск, а кроме того бутафорские босые ноги из папье-маше — бил чечетку и пел о том, что он не ест мяса… Публика была от этого в восторге, и только один интеллигент из пятого ряда кричал осипшим голосом:

— Позор!.. Позор!..

В пятидесятые годы в Голицыне под Москвою, в писательском доме подолгу жил Николай Николаевич Гусев, в молодости он был секретарем Льва Толстого. Помнится, какой-то советский литератор за обедом обратился к Гусеву:

— Николай Николаевич, вот Горький пишет, что у Толстого талант был больше, чем ум… Гусев взглянул на него и произнес:

— А кто он такой, сам-то ваш Горький, позвольте спросить?

В самом начале века на острове Капри собралась компания русских литераторов. Среди них был А. П. Чехов и какой-то из сыновей Толстого, кажется, Михаил Львович. Этот последний между прочим заявил:

— То, что пишет мой отец, конечно, неплохо, но это вовсе не шедевры… Вот подождите, я напишу…

В этот момент Чехов встал и вышел из комнаты.

Потом кто-то из присутствовавших спросил:

— Антон Павлович, а почему вы ушли?

— Видите ли, — отвечал Чехов, — ведь я терапевт, а не психиатр…

Некий русский литератор плыл на пароходе по Волге. На этом же судне путешествовал и Чехов. Как-то утром, уходя из общей туалетной комнаты, литератор забыл свою зубную щетку. Когда через несколько минут он вернулся, то увидел там Чехова, который чистил зубы его щеткой.

— Помилуйте, Антон Павлович, — воскликнул литератор, — ведь это же моя щетка!..

— Ваша? — преспокойно сказал Чехов, — а я думал — пароходская.