Table-Talks на Ордынке - [13]

— Хорошо, для справки, — сказал Замойский, — Федька Панферов — позор и зараза нашей литературы. Вот вам справка!

Коль скоро речь зашла о «Федьке Панферове», то надобно присовокупить и такую историю. Этот теперь совершенно забытый, а в свое время важный советский писатель незадолго до войны издал книгу с невероятным сюжетом. Будто бы Пушкин и Лермонтов воскресли, путешествуют по Москве тридцатых годов и восхищаются большевистскими достижениями. По ходу повествования автор завел своих героев в только что учрежденный тогда Центральный Парк Культуры и Отдыха. Там функционировала парашютная вышка. Поэты поднялись наверх, Лермонтов надел парашют, но его одолевала робость. Тогда Пушкин ему говорит:

— Юрий, прыгай!

На этого «Юрия» обратили внимание уже после публикации.

Поэтесса Ольга Бергольц была подвержена тягчайшему недугу алкоголизму. Ее лечили, но безуспешно. В пятидесятых годах она лежала в лечебнице, но ей всякий день удавалось выпить, хотя персонал следил за ней строго. У Бергольц была веревка, которую она спускала в окно своего третьего этажа. На конце была привязана записка, а в ней пятидесятирублевая бумажка. (Водка в те годы стоила около тридцати рублей). Текст записки был таков: «Прошу купить бутылку водки и привязать ее к этой веревке. Сдачу можете оставить себе». Бергольц свидетельствовала, не было случая, чтобы кто-нибудь просто украл купюру — бутылку обязательно приносили и привязывали. Но ни разу не было и такого, чтобы сдачу вернули.

В Литфонде существует сотрудник, который устраивает похороны московских писателей. В этой должности долгие годы состоял Арий Давыдович Ротницкий. Дело свое он знал туго. Внук К. И. Чуковского вспоминал, как Ротницкий при встрече с его дедом во время разговора машинально измерял фигуру собеседника взглядом, мысленно прикидывал, какого размера гроб понадобится для Корнея Ивановича.

Ардов рассказывал такую историю. Одна московская писательница серьезно заболела. А в Литфонде ничего лучшего не придумали, как поручить Ротницкому навестить ее — в порядке проявления чуткости. Когда этот «ангел смерти» вошел к больной, ее чуть не хватил удар, она решила, что дела ее совсем плохи.

Когда Ротницкого видел Фадеев, он всегда говорил одну и ту же фразу:

— Арий Давыдович, долго еще будешь писателей хоронить?

— А вот вас, Александр Александрович, похороню и тогда уйду на пенсию, — отвечал тот.

Надо сказать, слова своего Арий Давыдович не сдержал. После похорон Фадеева он еще долгое время состоял в своей траурной должности. Но в конце концов весьма преклонный возраст заставил Ротницкого удалиться на покой. В Литфонде ему загодя нашли замену, это был некий Лев Качер. И вот писатели устроили Ротницкому торжественные проводы. Присутствовавший там драматург Андрей Васильевич Успенский рассказывал, что во время застолья раздавались голоса:

— Арий Давыдович, на кого же вы нас покидаете?

— Кто же нас теперь хоронить будет? Арий Давыдович отвечал:

— Мне, конечно, жалко уходить… Я уже к этому делу привык… Но что поделаешь — здоровье, годы… Вот уже есть человек, — тут он указал на Качера, — который займет мое место…

— Арий Давидович, — говорят ему, — мы ничего не имеем против вашего преемника… Но одно дело — вы, а другое дело — он…

— Ничего, ничего, — произнес Ротницкий. — В нашем деле так: увлечется будет работать!

В свое время в Москве были весьма популярны афоризмы и шутки Моисея Маргулиса — парикмахера, который работал в Доме литераторов.

Летом 1941 года несколько писателей, ожидавших своей очереди постричься, вели разговор о том, что главнее в только что разразившейся войне — артиллерия или танки. Маргулис некоторое время молча слушал эту беседу, а потом заметил:

— В этой войне главное — выжить.

В Доме литераторов было собрание, на котором должны были сурово осудить за идейные просчеты кого-то из собратьев по перу. Глядя на нескончаемый поток участников собрания, Маргулис сказал:

— Интересное дело. Когда хоронят мертвого, то их почти никого не бывает. А вот когда будут хоронить живого — вон их сколько пришло…

Маргулис разговаривал с очередным своим клиентом, и речь зашла о каком-то писателе, чья звезда стремительно восходила. Старый парикмахер резюмировал:

— Я вам так скажу. Если бы я был молодой, и у меня был бы талант, я бы писал не хуже…

После первого разоблачения Сталинских злодеяний на XX съезде Маргулис говорил о мавзолее, где в те дни находились два трупа.

— Пока что они там лежат вдвоем, но жировка выписана на Владимира Ильича.

(«Жировка» — наименование документа, который выдавался «ответственному квартиросъемщику».)

К Маргулису пришел какой-то известный советский писатель. Он сказал:

— Прошу вас, побрейте меня… Только как можно более тщательно. Я сейчас пишу роман… Но если у меня на лице есть хоть один волосок, я совершенно не могу работать…

Маргулис молча сделал свое дело, а на прощание сказал клиенту:

— А между прочим у Льва Толстого была вот такая борода…

Со слов В. А. Успенского мне стали известны еще три анекдота о парикмахере Маргулисе. Он говорил одному клиенту:

— Вот все говорят: судьба, судьба… Я вам сейчас расскажу про судьбу, от нее никуда не уйдешь… У меня было два знакомых, которые во время войны оставались в Москве. Один из них страшно боялся бомбежек, и как только тревога, он заворачивал подушку в матрас и спускался в бомбоубежище… А другой никуда не ходил, хотя, между прочим, жил на последнем этаже… Так и что вы думаете?.. Что такое судьба?.. Что кому написано, то и будет, и от судьбы не уйдешь… Тот, который ходил в бомбоубежище, таки остался жив. А тот, который жил на последнем этаже и никуда не ходил — так его разбомбило к чертовой матери…