Т. 1: Стихотворения - [4]
Время, как я выяснила, не так уж и меняет людей.
Элитарен? Конечно. Известно ведь, что в эмигрантской поэзии Игорь Чиннов и Иван Елагин – антиподы, всегда больше нравился «избранным», второй – широкой публике. Элитарность Чиннова сложилась, так сказать, «объективно», без всяких усилий с его стороны. Как-то само собой получилось, что, оказавшись в послевоенном Париже, Чиннов вошел в довольно тесный круг литературной элиты, состоявшей из наиболее образованных и талантливых эмигрантов «первой волны», хотя и был моложе их. А после смерти Георгия Иванова многие в этом кругу признавали, что опустевшее кресло первого поэта русской эмиграции теперь принадлежит Игорю Чиннову. «Игрушка — мэтр в поэзии», – писал Георгий Адамович Александру Гингеру.
Прозвище «Игрушка» (музы, что подразумевалось, но, конечно, опускалось) возникло и как производное от имени Игорь, и еще потому, что — молод, весел, остроумен. Так звали его старые друзья. Позже, оказавшись во Флориде, я, кажется, была «свидетелем» смерти последнего из тех, кто так его называл, Анатолия Реннинга, прибалта, поселившегося в Швеции. У Чиннова сохранилась большущая стопка писем от Реннинга. При мне очередное отправленное ему письмо вернулось нераспечатанным — адресат не найден…
Наконец интервью вышло. Там же, в «Огоньке», появилась и подборка стихов Чиннова. Звоню Игорю Владимировичу, чтобы сообщить, а заодно и поздравить с Новым годом. И опять, в который раз, он меня ставит в тупик. Вместо ожидаемых ничего не значащих слов вежливой благодарности слышу: «Спасибо, душенька, но все поздно. Мне даже некому показать эту публикацию, чтобы за меня порадовались. Все умерли». Я не нашлась с ответом. Да и что тут скажешь? А разговор шел своим чередом. Игорь Владимирович уже рассказывал, что только-только вернулся из Сан-Франциско с конференции славистов, был там в музеях и на выставке русских театральных художников и пришлет мне буклет. Что у него из номера в гостинице украли деньги. И что вообще с путешествиями пора кончать – не по возрасту. Все же скоро 83 года. Если только в Россию съездил бы еще разок. Летом. Да уж куда там.
Каково же было мое удивление, когда эта идея постепенно начала реализовываться. В окончательном варианте она выглядела так: мы снимаем под Москвой дачу на три семьи. Одна семья — это он, а две другие — это Екатерина Федоровна Филипс-Юзвигг, профессор из Милуоки (хороший друг Чиннова, она приедет позже) и я с дочкой Дашкой, восьми лет от роду. («"Даша" — это скучно, — говорил И.В. — Вот Дашка" — хорошо».)
Стихотворение «Милая девочка мне…» — как раз о Дашке. Они с папой тогда приехали из Крыма, и Дашка подарила И.В. свои сокровища — горочку обтесанных морем бутылочных стекол. Кстати, наш афган, деливший с нами дачный кров, тоже попал в стихотворение, но уже другое: «А надо бы сказать спасибо…» — как, впрочем, и вся дача, с ее маленькими радостями, покоем, теплом и даже котенком с белыми лапками, сданным нам вместе с дачей. Котенок оказался слепым. У И.В. он вызывал теплые чувства, и, гладя это шелудивое создание, он презабавно сюсюкал, объясняя, что очень любит кошек (это и так было видно), но в кондоминиуме, где он живет, животных заводить запрещается.
С самого начала идея с дачей показалась мне немножко авантюрной: из Дейтона-Бич, одного из лучших флоридских курортов, где у него квартира в трех минутах ходьбы от Атлантического океана, — тащиться в Подмосковье. Да еще в такие годы. Потому, когда в день отлета И.В. позвонил и сообщил, что вылететь не может — заболел, — я была к этому почти готова. Голос — совершенно больной. Но при этом он уверял, что завтра поправится и прилетит. Уже поменял билет. Звучало все это не очень убедительно.
«Завтра» в аэропорту мы с водителем из Института мировой литературы ждали до последнего. И.В. не появился. И мы уже собрались уезжать, когда громкоговоритель возвестил, что нас ждут в комнате медперсонала. И.В. явно переоценил свои силы. Он лежал на кожаном диванчике и почти спал: «В самолете я никогда не могу уснуть, и выпил снотворное. Не подействовало. А сейчас, кажется, действует…» До дачи мы все-таки добрались. Хотя я все время малодушно спрашивала себя — может быть, разумнее ехать в больницу? Но понадеялась чудодейственную силу русской природы. И не напрасно. На следующий день И.В. как ни в чем не бывало расхаживал по даче, то и дело появляясь около холодильника, где целую полку занимал огромный пирог с капустой — плод нашего с соседями совместного творчества, вместо «хлеба-соли». «Последний раз я ел настоящие пироги с капустой в Германии (далее следовал адрес этого незабвенного места) в шестьдесят первом году» Я с радостью отметила про себя, что удача И.В. не оставила (он считал себя везучим), — наши дачные соседи Панины славились своими пирогами на весь поселок, и мы были уже приглашены к ним под дуб на чай. И началась неспешная, заполненная разными приятными мелочами дачная жизнь.
Какая болезнь с И.В. приключилась, он рассказал уже много позже. Оказывается, именно в день отъезда он узнал о смерти близкого человека. И силы в прямом смысле слова оставили его. «Она была моей невенчанной женой. Мы, конечно, давно расстались. И вот умерла. Боже мой». Тем, кому приходилось общаться с людьми довоенного поколения, знакомо изумление перед неисчерпаемостью их жизненных сил. Кажется, что природа этих сил нематериальна и держатся они исключительно силой духа. Наверно, так оно и есть.
