Сюзи, «Лед Зеппелин» и я - [44]

— Ну а сегодня как твой желудок?

— Опять плохо, — признаюсь я. — А Фрэнсис уехала обратно в Саутгемптон, так что, возможно, я на пороге затяжного приступа болезни. В общем, жизнь штука тяжелая, и стареть жутко противно.

СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ

Мы приплясывали и махали руками часа полтора. Наши тела пышут жаром. Сейчас «Гринз–Плейхаус» — единственное теплое место в озябшем городе. Моя футболка, пропитанная потом, облепляет торс. Лицо Черри влажно поблескивает, когда на него падает свет. Ее вечно взъерошенные рыжие волосы намокли и обвисли.

Мне на плечо ложится рука, в давке я кое–как оглядываюсь. Это Грег. Он улыбается. Он почти касается губами моего уха.

— Чудовищные Орды Ксоты побеждены, — произносит он.

Я улыбаюсь в ответ и энергично киваю. Мы в экстазе. Но это последний миг нашей дружбы.

Голая грудь Роберта Планта поблескивает в лучах прожекторов. Ему не сразу удается заставить людей себя услышать.

— Эту песню мы написали, когда впервые научились петь по–американски…

Звучит длинный начальный аккорд, и мы ударяемся в крик. Джимми Пейдж выдает самый известный рифф в мире, точь–в–точь как мы его пели в тот же вечер на автобусной остановке: бессмертное начало «Лед Зеппелина II» — «Целая уйма любви».

Пол дрожит гула барабанов и топота наших ног. Рифф «Целой уймы любви» заполняет зрительный зал, и люди теряют над собой контроль. В меня бьют волны тел, я мотыляюсь из стороны в сторону, пока наконец под напором сзадистоящих не вылетаю вперед. Остатки металлических барьеров сметены, меня прижимает к самой сцене и, взглянув вверх, я понимаю, что мои глаза — как раз на уровне ног музыкантов. Перевозбужденные фанаты начинают взбираться на сцену, и собственная охрана группы вылетает из кулис и начинает сбрасывать их обратно в толпу.

Приплюснутый к сцене, я, при своем росте, могу смотреть только вверх. Когда Роберт Плант подходит к авансцене, он всего в шести дюймах от меня. Люди, которые стоят сразу за мной, тянут руки, чтобы к нему прикоснуться. Я пытаюсь сделать то же самое, но не могу высвободить конечности. Я не в обиде. Я и не представлял, что окажусь так близко от «Лед Зеппелин». Зед выскакивает на сцену и умудряется прикоснуться к Джимми Пейджу, прежде чем ассистенты хватают его и выкидывают обратно в толпу, — и когда он пролетает над толпой, я вижу, что он улыбается.

Я тоже улыбаюсь, потому что это справедливо: Зед отныне и навсегда будет парнем, который потрогал Джимми Пейджа. Я высовываю язык и лижу сцену. Не знаю, почему я это делаю. Но мне это не кажется безумием. В мою руку впиваются пальцы, я узнаю лак для ногтей на маленькой ручке Черри — это она пробивается ко мне. Ей приходится изо всех сил подтянуться, чтобы увидеть музыкантов, и она повисает на сцене так, что ноги болтаются в воздухе, и ей не дает упасть напор толпы.

Когда рифф переламывается в психоделическую среднюю часть, Роберт Плант проходит к терменвоксу. Он начинает гладить воздух вокруг инструмента, и странный вой, похожий на вой банши наполняет зал. Пронзительная электронная атака переходит в крещендо, когда Джимми Пейдж извлекает еще более причудливые звуки из своей гитары. Он поворачивается к усилителю, так что скрипящие жернова акустической петли рвутся из громкоговорителей. Бас и ударные по–прежнему неудержимо гремят в такт. В этот момент меня так переполняют чувства, что я, повернувшись к Черри — а ее лицо всего в дюйме и развернуто ко мне — я целую ее в губы, а она целует меня в ответ очень даже сильно и просовывает язык мне в рот.

Мне хорошо, потому что это первый раз, когда меня как следует целуют, и всего в паре футов от меня «Лед Зеппелин» играют «Целую уйму любви». Мне так хорошо, что меня даже не удивляет, что я только что поцеловал Черри, потому что мне надо было кого–то поцеловать. Как будто прочитав мои мысли, группа переходит к старой ритм–н–блюзовой теме «Каждому нужна любовь». Зрители скачут вверх–вниз, и Черри ослабив хватку, отваливается от сцены и падает боком в мои объятия. Роберт Плант переходит на визг — это протяжный вопль желания. Музыка вдруг прекращается, и певец отчитывает охранника, который, размахивая фонарем, пытается согнать со сцены фанатов. Затем банда возвращается к своей яростной вариации на тему старых ритм–н–блюзовых композиций и песен Элвиса, после чего взрывается блюзом собственного сочинения «Я на тебя запал», до того тяжелым, что, кажется, под весом его нот может прогнуться сцена. Черри прижимается ко мне. Джимми Пейдж заворачивает такие ноты, что его лицо искажается от напряжения. Мы из сочувствия гримасничаем в ответ. Маленькое тело Черри пышет жаром. Она хватает мою ладонь и сжимает ее сильней и сильней под долгое гитарное соло, настолько мастерское, что толпе не остается ничего, кроме как изумляться и боготворить. К тому времени, когда соло заканчивается, ноготки Черри впиваются в мою кожу, как когти хищного зверя, и она поворачивается и снова яростно целует меня.

— Джимми Пейдж! Джимми Пейдж! — говорит Роберт Плант, и опять грохочет «Целая уйма любви», как поезд у Сентрал–стейшн в Нью–Йорке, потерявший управление и летящий к катастрофе. Идеальный гитарный рифф повторяется снова и снова. Та–да та–да ДА та–да та–да. Зрители сходят с ума и карабкаются на сцену. Охрана с боем спихивает их. Гитара обрывается в раскат барабанов и — конец.