Сюрпризы моря - [12]
При входе в один узкий грот мы завязали новое знакомство, повстречав золотисто-красную рыбу-белку (Holocentrus rufus). Ее прозвище объясняется не пышным хвостом, а скорее живым выражением больших круглых глаз. Ее называют также рыбой-солдатом из-за устрашающих игл, торчащих у основания анального плавника.
Рыба не испугалась, наоборот, казалось, что она твердо намеревается остаться дома и ослабить его охрану лишь после того, как мы уберемся. Когда мы сделали вид, что хотим войти, она явственным ворчанием выразила протест. Еще одно доказательство, если оно нужно, что в „мире безмолвия“ не царит тишина… Действительно, многие рыбы издают звуки, ослабляя плавательный пузырь, либо скрежеща зубами. Лучше „разговаривают“ те, кто владеет особыми зубами (называемыми глоточными по причине их анатомического расположения. Нижние глоточные зубы трутся о верхние, а близко расположенный плавательный пузырь служит при этом резонатором). Некоторые виды рыб, помимо ворчания, могут производить приглушенные звуки, хрипы, кудахтанье, треск, лай или пришептывание.
Древние и примитивные рыбы-белки ворчат на рифах уже миллионы лет. Шум, который они издают во время брачных церемоний, отчетливо слышен на поверхности.
Оставляем в покое эту „брюзгу“ со столь плохим характером и продолжаем обследовать гроты. В глубине одного мы обнаруживаем большого серьезно раненого мероу. Рыболовный крючок глубоко застрял в его нижней челюсти, весь левый бок и голова были уже тронуты гниением. Мероу должен был мучительно страдать и его горестное положение красноречиво свидетельствовало против тех, кто считает рыб „нечувствительными“. Перед нами предстало полуживое свидетельство рыболовной „осечки“…
Бернар Делемот, неизменный рыцарь океана, попытался схватить мероу, чтобы извлечь крючок, причинявший ему страдания. Он поймал обрывок лески, но испуганная рыба сильно рванулась и исчезла во мраке. Бернар, старавшийся удержать нейлоновую леску, обжег ладонь, несмотря на рукавицу. Состояние мероу не оставляло ни малейшей надежды…
Сколько рыб получают смертельные ранения по вине людей? Рыбаков ничего не интересует, кроме добычи. Чтобы получить точное представление об опустошениях, которые производят рыбаки среди обитателей моря, следует учитывать их многочисленные осечки. Об этом никто не задумывается.»
Из «Дневника» Бернара Делемота
«2 декабря. Мы продолжаем обследовать утес, указанный Вальвулой, и я склоняюсь к выводу, что акулы почти не спят…
Мы углубляемся в узкий каньон, усеянный каменными глыбами, которые кажутся отколотыми огромным молотом. Когда мы приблизились к входу в каньон, оканчивающийся тупиком, я увидел огромную морскую черепаху. Это старый самец, панцирь его, покрытый усоногими рачками и въевшимися водорослями, напоминает кусок скалы. Я осторожно приблизился и увидел на черепахе большую прилипалу-ремору. Она приклеилась спинной присоской к спине черепахи. Я мог спокойно рассмотреть ее длинный бледно-серый живот и закраины столь интересной присоски, каждая подушечка которой соответствовала лучу существовавшего когда-то плавника.
Черепаха не двигалась. Она спала. Мне пришла в голову веселая идея поиграть с черепахой. Я забрался на спину огромной рептилии и ухватился двумя руками за переднюю кромку ее панциря.
Рыбы-ангелы вида Pomacanthus в окружении маленьких рыбок-стрекоз проходят через горгонарии. Мы были удивлены их размерами. Рифы острова Мюжере предоставляют им чрезвычайно благоприятные жизненные условия.
Это гигантская губка в форме чаши-кропильницы; окружающие ее водоросли и горгонарии представляют собой примитивные организмы; губка — колонии слабо дифференцированных клеток с известковыми иглами скелета.
Какая гонка! Черепаха, тотчас проснувшись, устремилась вперед как стрела. Я вцепился в нее изо всех сил — можно ли было представить, что она плавает так быстро! Подводное родео длилось добрых четверть часа, в течение которых у меня много раз была возможность выбыть из скачек. Животное действительно было огромным: его голова была не меньше моей. Черепаха как будто взбесилась от оскорбления, что я принял ее за лошадь, и пыталась меня укусить. От гнева морда ее сморщилась еще больше, чем обычно.
Я взлетал, опускался, поворачивался и переворачивался, как на „Большой восьмерке“ в парке Диснея или как при укрощении дикого мустанга. Мои спутники далеко отстали. Эту верховую езду я буду помнить долго.
Наконец, когда черепаха немного успокоилась, я оплатил проезд тем, что почистил ее панцирь. Что касается реморы, то она и не шелохнулась, намертво присосавшись к своему живому транспорту.
Я соскочил на ходу; черепаха, которая в этот момент могла меня жестоко покусать, удовлетворилась тем, что негодующе тряхнула головой и удалилась в темноту. В течение секунды я мог еще любоваться мощными движениями этой двухсоткилограммовой великолепной примитивной плоти.
Римская легенда повествует, что галера Антония была остановлена реморой. Потребовалось бы не менее дюжины ремор моего размера и силы, чтобы остановить махину, с которой я только что познакомился».
