Сюита «Ландшафт и этнос» - [28]

Искать объяснения очерченным изменениям в физической географии бесплодно, а вот привлечь экономическую географию можно, что впрочем, уже давно делают все историки. Политические образования, в частном случае – государства, для устойчивости и процветания нуждались не в единообразном, а разнообразном хозяйстве, где разные экономические провинции дополняли бы друг друга. Плантагенеты крепко держались тогда, когда у них была овечья шерсть из северной Англии, хлеб из Кента и Нормандии, вино из Оверни, ткани из Тулузы. Экономические связи вели к оживленному общению, но слияния населения этих стран не возникало. Почему? Для ответа рассмотрим третий аспект – этнический.

Интересующая нас территория включает три ландшафтные зоны: субтропическую – на юге Франции, лесную – северная Франция и южная Англия и суббореальную – вересковые поля Шотландии и Нортумберленда. Каждый ландшафт заставляет людей, в него попадающих, приспосабливаться к его особенностям, и таким образом возникает общность, часто совпадающая с этнической. Например, кельты в низовьях Роны собирали виноград, попадавшие туда римские колонисты (I – IV вв.), воинственные бургунды (V в.), арабы (VII в.), каталонцы (XI в.) делали то же самое, и общность быта, определяемая общностью труда, нивелировала языки и нравы. В XII в. образовался единый народ из ныне разобщенных каталонцев, провансальцев и лигурийцев. Потребовалась истребительная Альбигойская война, чтобы разорвать это единство, но вплоть до XIX в. южные французы говорили на провансальском языке (патуа), не знали французского и считали себя отдельным от французов народом.

Норвежские рыбаки, попав в Нормандию, за два поколения превратились в земледельцев-французов, сохранив лишь антропологический тип. Те же норвежцы в долине Твида стали овцеводами – шотландцами-лоулендарами, но они не проникли в горы северной Шотландии, где кельты – шотландцы-гайлендеры сохранили клановый строй. Не для политических и экономических, а для этнических границ оказался решающим фактором ландшафт, включая рельеф.

Что же касается северной половины Франции, ее сердца, то здесь ландшафт, путем конвергентного развития, переработал огромное количество народов, приходивших с востока и с юго-запада. Бельги, аквитаны и кельты – в древности, латиняне и германцы – в начале н. э., франки, бургунды, аланы, бритты – в начале средневековья, английские, итальянские, испанские и голландские иммигранты эпохи Реформации и т. д. – все они слились в однородную массу французских крестьян, блестяще описанных не столько этнографами, сколько Бальзаком, Золя и другими писателями-реалистами. И. Г. Эренбург, устами своего героя – французского школьного учителя, определяет их так: «Это не люди, это злаки», чем, незаметно для себя, формулирует влияние ландшафта на этнос, в аспекте физической географии.

С этой точки зрения Париж должен рассматриваться как антропогенное урочище в лесной ландшафтной зоне с ускоренным ритмом развития, ибо современный облик этого микрорайона отличается и от средневекового домена Капетингов, и от римской Лютеции. Но ведь и непроточное озеро, мелея, быстро превращается в болото, тогда как окружающий его лес за это же время не меняется. Разница между антропогенными и гидрогенными элементами ландшафта, в аспекте естествознания, не принципиальна.

Сложнее проблема этногенеза. Племена, заселившие Францию, в моменты своего появления на территории между Рейном и Бискайским заливом были столь различны по языку, нравам, традициям, что Огюстен Тьерри предложил племенную концепцию сложения современной Франции и был прав. Но также прав был Фюстель де Куланж, усматривавший в быте французских крестьян черты институтов римской эпохи. Первый отметил характер миграций, второй – влияние ландшафта. Но как характер миграций в целом, так и степень адаптации могут и должны рассматриваться как явления, относящиеся к географической науке, тому ее разделу, который именуется этнология, ибо именно здесь смыкаются человечество с географической средой и влияют друг на друга. Итак, этническая среда является индикатором изменений природных условий, причем настолько чутким, что, при надлежащем подходе, делать на этом материале палеогеографические выводы закономерно и целесообразно.

Приспособившись к условиям определенного ландшафта, народ при переселении или расселении ищет себе область, соответствующую его хозяйственным навыкам и привычкам. Так, угры рассеялись по лесам, тюрки и монголы – по степям, русские, осваивая Сибирь, заселяли лесостепную полосу и берега рек; англичане колонизовали земли с умеренным климатом, а арабы и испанцы – с жарким. Исключения из правила встречаются, но только в пределах законного допуска. Характер культуры складывающейся народности определяется вмещающим ландшафтом, через его экономические возможности.

Что же касается этногенеза, то здесь обязательным условием является сочетание двух и более ландшафтов. Упомянутые нами страны Западной Европы представляют редкое сочетание микроландшафтных областей. Благодаря этому, этногенез в Европе проходил часто, и поэтому создалась абберация, что происхождение новых народов – явление обычное. На самом же деле, столь благоприятные географические условия являются скорее исключением, хотя встречаются и в других частях света