Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке - [62]

Религиозное содержание пророчества Сколио, как легко убедиться, чрезвычайно просто. Достаточно соблюдать десять заповедей — десять «природы повелений величайших». Все догматы отбрасываются и первым делом — догмат о триединстве:

Лишь Богу поклоняться надлежит,

Нет у него товарищей и сына.

Тот сын его, товарищ и слуга,

Кто заповедь его блюдет ревниво.

Нет двух богов, и Дух Святой — не Бог,

Единым Богом вера утвердится.

Из таинств говорится лишь о крещении и евхаристии. К крещению допускаются только взрослые;

Обрезанье свершится в день восьмой,

Крещается же пусть тридцатилетний —

Так Бог через пророков приказал,

И так Креститель сделал Иисусу.

Евхаристия сведена с небес на землю. «Я вам сказал», — поясняет Христос, —

что освященный хлеб

Мое есть тело, а вино есть кровь,

Лишь оттого, что делом благочестным

И Богу угождением пристойным

Ту трапезу считал. Но никогда

Ее не числил я в ряду законов,

Как заповедей десять — их блюсти

Вам надобно, а в остальном пусть каждый

Располагает, как ему сподручно.

Это не только протест против теологических споров о реальном или духовном присутствии в дарах плоти и крови Христовых — устами Христа Сколио отрицает всякий мистический смысл крещения и причащения:

Крещение мое и причащенье

И смерть и воскресенье надо вам

Не таинством считать, а лишь обрядом,

Устроенным в мое поминовенье.

Для спасения души нужно лишь соблюдение десяти заповедей, понятых буквально, без «толкований всяческих и глосс», без искажений, привносимых «софизмами и логикою странной». В религиозных церемониях нет никакого толку, богослужение должно быть наипростейшим:

Не надо ни колонн, ни образов,

Ни музыки, ни пенья, ни органов,

Ни колокольни, ни колоколов,

Ни росписи с резьбой, ни украшений.

Простым пусть будет все и незатейным,

И лишь наказы божий звучат.

Так же просто и слово Божие; Бог пожелал, чтобы Сколио написал свою книгу языком не «ученым, темным и витиеватым, но ясным и живым».

Несмотря на некоторые переклички с учением анабаптистов (вряд ли объясняющиеся прямыми контактами, никак, впрочем, не засвидетельствованными), идеи Сколио, скорее, связаны с тем подземным течением крестьянского радикализма, в русле которого располагаются и идеи Меноккио. Сколио не считает папу Антихристом (хотя, в чем мы вскоре убедимся, в будущем его должность не понадобится): власть как таковая не есть для него (в отличие от анабаптистов) нечто, подлежащее безоговорочному осуждению. Правда, те, кто обладает властью, должны проявлять к подданным отеческую заботу:

И если Бог правления бразды

Тебе вручил и за себя поставил,

Как папу, императора, царя,

Ты должен быть и добр, и человечен.

Он дал тебе богатство и почет,

Чтоб ты отцом был сирым и убогим.

Ведь то, что ты имеешь, не твое,

Оно — для всех, оно — мое и Бога.

Общество, о котором мечтает Сколио, это благочестивое и аскетичное общество крестьянских утопий: в нем не остается места для ненужных профессий («Лишь главные ремесла и уменья Останутся, а все иные прочь. Пустое дело всякие науки, И докторов, и лекарей обман»), главные люди в нем — земледельцы и воины, правитель в нем один — сам Сколио.

...Игрок, распутник, пьяница и шут

Исчезнут пусть и сгинут без следа.

Искусство земледельца превзойдет

И славой и почетом все иные.

Достоинством великим облекутся

Те, кто за веру жизни не щадят.

А чванству, пьянству, роскоши, обжорству —

Презренье будет общее в удел.

...Придет конец застольям изобильным,

Рассадникам распущенности злой.

Умеренность и скромность воцарится

В музыке, танцах, банях и в одежде.

Один да правит нам государь —

Духовным и мирским равно владыка,

Единый пастырь и едино стадо.

В этом обществе будущего несправедливость исчезнет: вновь наступит «золотой век». Закон, «краткий, ясный и всеобщий», будет

доступен каждому,

И добрые произрастут плоды.

Народной будет речью он изложен,

Чтоб каждый знал, что зло, а что добро.

Строгий эгалитаризм уничтожит все следы экономического неравенства:

Любому едоку кусок найдется,

Не важно, кто он и каков собой.

Излишком же никто владеть не будет

Ни в платье, ни в еде, ни в помещенье.

Кто властвовать желал бы, будет тот

Другому, не переча, подчиняться -

Безбожный и бессовестный обычай

Себе служить другого заставлять.

Никто не раб у Бога и не беден,

А ты один быть хочешь богачем?

...И где бы кто на свет не появился,

В деревне или в городе иль в замке,

И родом был бы низок иль высок,

Отличья от других иметь не будет.

Но это воздержанное и благонравное общество представляет лишь одно лицо — земное — крестьянской утопии Сколио. Другое, загробное, выглядит совершенно иначе: «Не в этом мире — лишь на небесах Возможны изобилие и радость». Загробный мир, явленный Сколио в одном из его первых видений, это царство изобилия и наслаждения:

Была суббота, Бог меня возвел

На гору, где весь мир открыт для взора.

Здесь кущи райские, стена вокруг

Воздвигнута из пламени и снега.

Здесь красотой сияет все: дворцы,

Сады, леса, луга, озера, реки.

Здесь яства, несравненные на вкус,

И вина драгоценные. Покои

В шелку и золоте и дорогой парче.

Пажи проворные, красавиц целый рой,

Диковинные звери и цветы,

Плоды, что круглый год свисают с веток.

Это очень напоминает изображение рая в Коране, но основа здесь — крестьянский идеал полного материального достатка, находящий выражение в уже встречавшемся нам мифе. Божество, которое является Сколио, — андрогин, «мужчина-женщина». Руки его распростерты, ладони раскрыты, из пальцев, каждый из которых символизирует одну из десяти заповедей, текут реки, и все живые существа утоляют в них жажду: