Сыновья - [38]

— Как так? — растерялась мать.

— «Ка-ак та-ак»… — передразнил Мишка. — Соображать надо. Ты думаешь, мы маленькие, ничего не понимаем? Да мы больше твоего понимаем, вот… Мы пионеры и должны пример показывать, сознательность.

— Плевала я на вашу сознательность. На нее коровы не купишь.

— Коровы тебе жалко, а нас не жалко? — спросил Ленька, строго, исподлобья глядя на мать.

— Да вы что на мать кричите, а?

Анна Михайловна побежала на кухню искать веревку.

— Мать учить? Ах вы… сопляки! Видать, я вам дёры давно не прописывала.

— Мы не кричим, — покорно, в один голос сказала сыновья.

— Только драться и умеешь, — прибавил Мишка. — Нет чтобы посоветоваться.

— С вами?.. Господи!

Веревка выпала из обмякших рук Анны Михайловны. Ей и в голову не приходила такая мысль.

Ребята стояли перед ней вихрастые, колючие, как ежи. Худой высокий Ленька, насупившись, грыз ногти. Курносый Мишка, выдвинувшись вперед, задорно поднял голову, словно собираясь запеть или засвистеть, и оглядывался на брата, как бы спрашивая — пора начинать или еще рано?

Анне Михайловне было смешно и досадно, и что-то приятное было во всей этой необычной ссоре. Ей вспомнился почему-то теленок, как он, вылизанный коровой, отогретый под голбцом, пробовал встать на ноги, падал, скользя копытцами, и снова вскидывал зад, пока не встал, качаясь, широко и косо раздвинув тонкие, непослушные ноги.

— Садитесь-ка за стол… советчики, — усмехаясь, сказала мать и отнесла веревку обратно на кухню.

За обедом Мишка отказался хлебать молоко и расплакался.

— Ну и дурак, — сказал Ленька, придвигая к себе блюдо. — Губа толще — брюхо тоньше. Молоко-то чем виновато?.. И слезами стену не прошибешь.

Мать ударила Леньку ложкой по лбу.

— О ком я хлопочу? Разве мне корова нужна?.. Что жрать будете?

И ушла на печь.

Мишка не унимался, сквозь слезы он приговаривал из спальни:

— Был бы жив… па-пка… по-оказал он тебе… как корову в колхоз… не от-давать.

Упоминание о муже вконец расстроило Анну Михайловну.

— А, пес вас задери! Ведите! — закричала она с печи.

У нее вырвалось это вгорячах, а сыновья уже одевались, поспешно и весело переговариваясь.

— Говорил я тебе, реветь надо, — шептал Мишка, насвистывая. — Ревом все возьмешь.

— Да нет же… Она сознательная, только с виду перечит. Старая, чего уж тут, — отвечал Ленька.

— Как бы нас Красотка не боднула. Рожищи-то у ней здоровенные. Разве взять веревку?.. — соображал Мишка, нахлобучивая по глаза шапку. — Слушай, отведем корову и пойдем шары гонять. Эге?

— Эге. А уроки — как стемнеет.

Ребята затопали по кухне.

— Куда? Не сметь! — Анна Михайловна слетела о печи и жестоко выпорола сыновей.

IX

Все-таки Анна Михайловна свела корову и потом каждое утро бегала на скотный двор смотреть на нее и, как все бабы, ругалась с доярками, что они своих коров кормят клевером, а чужим одну яровицу валят и навоз не сгребают — удивительно, за что только им, вертушкам, будет колхоз добро платить.

Двор Савелия Федоровича, где стояли коровы, считался когда-то на селе самым большим. В навозницу распахивались со скрипом его широкие ворота с двух сторон. Здесь было так просторно, что — Анна Михайловна помнила — «на помочи» клали у Гущина навоз сразу на три телеги и возчики заворачивали и разъезжались на дворе, как на большой дороге. И свету было столько, что, кажется, урони иголку в солому — не затеряется, найдешь.

Теперь двор перегородили жердями вдоль и поперек, в узких закутках было набито по пять, по шесть коров. Теснясь к яслям, они до крови обдирали бока о сучки жердей, бодались и беспокойно мычали. Горы навоза намерзли у стен, и негде было как следует полежать коровам. Петр Елисеев приказал заткнуть оконца и подворотню омяльем для тепла. На дворе стало темно и вроде еще теснее.

Сердце разрывалось у Анны Михайловны, когда она глядела на все это.

— Ровно на бойню согнали… Да разве можно в такой тесноте держать скотину? Которая корова отелится бычком али телушкой — затопчут, не дай бог, — сердито и жалобно сказала она Семенову.

— Стельных мы на Исаев двор перевели.

— И там не слаще. Непоеные, некормленые стоят, как поглядишь… вымя в навозе… Хоть бы ты, Коля, дозволил мне самой за Красоткой ухаживать… Никакой платы не надо!

Семенов неуступчиво покачал головой:

— Пойми, Михайловна, нельзя… не по-колхозному это… До выгона как-нибудь пробьемся, а к осени настоящий скотный двор сгрохаем, любо-дорого посмотреть. И не жалей ты своей коровы, — уговаривал он, наклонясь и тихонько, ласково гладя ее по плечу. — Разбогатеем — тыщу коров заведем… ярославок. Утопим вас, баб, в молоке!

Анна Михайловна с обидой отвела плечо.

— Ты меня соской не утешай, я не маленькая. Лучше скажи, что это за колхоз… за жизнь такая, коли последнюю корову отбирают? Чем я ребят кормить буду?

— Всем нелегко. Вон Елисеев Петя двух свел и Буяна… Усы-то свои начисто обкусал, а молчит, понимает, — ответил Семенов, хмурясь. Лицо его задумчиво, он часто потирал лоб, морщился, словно решал что-то в уме и никак не мог решить. — У тебя хоть подросли сынишки на сегодняшний день, — сказал он тихо, — а у меня… Как за стол сядем, такой рев поднимут, хоть беги на улицу… Дарья-то меня совсем заела, — застенчиво признался он, усмехаясь. — Сам знаю — пустой похлебкой ребятишек не накормишь. Да в ней ли главное? Вперед надо смотреть… Большое дело ладим, Михайловна, не грех и потерпеть немножко.