Сыновья и любовники - [145]

— Кто это был? — спросил он Клару.

— Бакстер, — ответила она.

Пол снял руку с ее плеча и обернулся, словно вновь отчетливо увидел человека, идущего навстречу. Доус по-прежнему держался прямо, на ходу плечи расправлены, голова вскинута; и, однако, взгляд был ускользающий, подозрительный, словно ему хотелось пройти мимо людей незамеченным, украдкой дознаться, что каждый о нем думает. Казалось, и руки его хотят спрятаться. Одежда на нем старая, брюки порваны на колене, и платок на шее грязный; но шапка все так же лихо надета набекрень. Увидев его, Клара почувствовала себя виноватой. Прочла в его лице усталость, безнадежность, и ей стало больно, и оттого всколыхнулась ненависть к нему.

— Неважный у него вид, — сказал Пол.

Однако нотка сострадания в его голосе прозвучала как упрек, и Клара ожесточилась.

— Это вылезла наружу его грубая душа, — сказала она.

— Ты его ненавидишь? — спросил Пол.

— Вот ты говоришь — женщины жестокие, — сказала Клара, — знал бы ты, до чего жестоки мужчины с их тупой силой. Они просто не знают, что на свете существует женщина.

— Неужели и я такой? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Неужели я не знаю о твоем существовании?

— Обо мне-то ты ровно ничего не знаешь, — с горечью сказала она, — обо мне — ничего!

— Не больше, чем знал Бакстер? — спросил Пол.

— Пожалуй, даже меньше.

Он был озадачен, беспомощен, зол. Вот она идет, неведомая ему, хотя они такое испытали вместе.

— Зато уж ты меня прекрасно знаешь, — сказал Пол.

Клара не ответила.

— А Бакстера ты знала так же хорошо, как меня? — спросил он.

— Он бы мне этого не позволил, — сказала она.

— А я позволил тебе узнать меня?

— Мужчины этого не желают. По-настоящему они не подпускают нас к себе, — сказала она.

— А я тебя разве не подпустил?

— Подпустил, — медленно ответила она. — Но сам ко мне так и не подошел. Ты не можешь вылезти из своей скорлупы, не можешь. Бакстеру это удавалось лучше.

Пол призадумался. Он злился на Клару, что она отдавала предпочтение Бакстеру.

— Сейчас, когда Бакстер уже не твой, ты начинаешь его ценить.

— Нет, я только вижу теперь, чем он от тебя отличается.

Но Пол чувствовал, она им недовольна.

Однажды вечером, когда они полями возвращались домой, она задала ему вопрос, который его ошарашил:

— Как по-твоему, эта… ну, сексуальная сторона… она важна?

— То есть самый акт?

— Да. Это для тебя хоть сколько-нибудь важно?

— Как же это можно разделить? — сказал Пол. — Тут завершение всего. В нем находит наивысшее выражение вся наша близость.

— Для меня не так, — сказала она.

Пол смолчал. В душе вспыхнула ненависть. Стало быть, Клара не удовлетворена им даже в том, в чем, казалось ему, они как нельзя лучше подходят друг другу. Значит, чересчур он ей верил.

— У меня такое чувство, будто ты мне не принадлежишь и будто ты берешь не меня… — медленно договорила Клара.

— А кого же?

— Просто ты берешь что-то для себя. Было прекрасно, и потому я не решалась об этом думать. Но я ли тебе нужна или это «что-то»?

Опять Пол чувствовал себя виноватым. Неужели он забывает о Кларе, просто берет женщину? Но ведь это уже излишние тонкости.

— Когда Бакстер был со мной, по-настоящему со мной, я и вправду чувствовала, он весь мой, — сказала она.

— И это было лучше?

— Да, да. В этом была большая полнота. Хотя ты дал мне больше, чем дал он за всю нашу с ним жизнь.

— Или мог дать.

— Да, пожалуй. Но себя ты никогда мне не отдаешь.

Пол сердито нахмурился.

— Когда я начинаю тебя любить, я взлетаю, как лист на ветру.

— И забываешь обо мне, — докончила Клара.

— Значит, такие минуты для тебя ничто? — спросил он, каменея от горечи и боли.

— Нет, что-то в них есть. И иногда ты увлекаешь меня за собой… сразу… и… за это я готова на тебя молиться… но…

— Обойдемся без «но», — сказал он, загораясь и осыпая ее поцелуями.

Клара безмолвно покорилась.

Пол сказал правду. Обычно, когда он любил ее, сила чувства все увлекала за собой — разум, душу, плоть — как Трент бесшумно увлекает своим течением водовороты и все сплетенья и переплетенья струй. Постепенно разные мелкие упреки и чувствица исчезали, а с ними и мысль, все подхватывал стремительный поток. И сам он был уже не мужчина, способный мыслить, но воплощение властного инстинкта. Кисти обращались в живые существа, руки, ноги, тело обретали собственную жизнь и сознание и, не властные его воле, жили сами по себе. И казалось, могучие зимние звезды, как и он, полны жизни. В нем и в звездах бушевало одно и то же пламя, и та же радостная сила, что не давала склониться папоротнику у его лица, наполняла крепостью его тело. Будто и его, и звезды, и темные травы, и Клару подхватил исполинский язык пламени и рвется все дальше и ввысь. Все подле него вдруг оживало, но было покойно, совершенно по сути своей и с ним заодно. Это поразительное спокойствие каждой частицы бурного круговорота жизни казалось высочайшим блаженством.

И Клара понимала, именно это привязывает к ней Пола, и безоглядно доверялась страсти. Но слишком часто страсть не оправдывала ее ожиданий. Лишь изредка они достигали высоты той ночи, когда кричали чибисы. Постепенно некоторое привычное напряжение стало портить их любовь, или, бывало, чудесные мгновенья наступали для каждого порознь и не было уже той полноты. И потому казалось, Пол предается любви один; часто оба сознавали, что встреча не оправдала их надежд, оказалась не такой, как хотелось. Пол уходил с мыслью, что в этот вечер между ними лишь образовалась трещинка. В их любви появлялось все больше привычности, лишенной чудесного очарования. Постепенно они стали вводить новшества, чтобы хоть отчасти вернуть чувство полноты. Они пристраивались близко, опасно близко к реке, так что черные воды едва не касались лица Пола, и это возбуждало, или предавались любви на окраине города в ложбинке под забором, огораживающим дорожку, где иногда кто-нибудь проходил, и слышно было, как близятся шаги, и, кажется, ощущалось, как отзывается на них земля, и слышались разговоры прохожих — странные пустяки, не предназначенные для чужих ушей. А после, оба пристыженные, невольно отдалялись друг от друга. Он стал ее слегка презирать, будто она это заслужила!