Сыновья - [32]

— Ну а что они, эти Жукин и Солдунов говорят? Чего им от нас нужно?

— Хотели вас заставить продать мотоцикл по дешевке. Ну а теперь просят только одно: не говорить вам. Кстати, им кое-кто из моего начальства пообещал молчать, чтобы не вносить раздор и вражду между соседями.

— Какие же они соседи! Они — негодяи и подонки. В глаза льстят, а за спиной подлость делают.

— Я прошу вас, пока ничего не говорите. Думаю, что я смогу убедить свое начальство сообщить вам об этом официально. Тогда если вы захотите, то можете обратиться в суд с требованием наказать их.

Когда Вера Федоровна, попрощавшись с участковым инспектором, подошла к Лемехову, тот участливо спросил:

— Он от вас что-то хотел?

— Нет, это я его спросила. — И Вера Федоровна все рассказала Лемехову.

Они присели отдохнуть на скамейку. Иван Леонидович тяжело вздохнул.

— Не знаю, что делается с людьми. Зависть, злоба, жестокость руководят поступками многих. А посмотрите, сколько у нас чинуш и бюрократов расплодилось. Они же не хотят замечать людей. Отсюда и бессердечность, а порой и самое настоящее издевательство.

И он, желая как-то разделить печаль Коблик, вдруг начал рассказывать о себе.

— 9 мая 1944 года мне на фронте миной оторвало ногу. В тот день нам пришлось отступать на небольшом участке фронта. — Лемехов устало смотрел в одну точку. — Когда пришел в себя, увидел, что лежу на земле, а надо мной стоит фашистский офицер. Я и сейчас помню его спокойные, внимательные серые глаза. Мы с минуту смотрели друг на друга. Я стал искать возле себя винтовку, но вместо нее, увидел свою оторванную ногу. Поднял снова глаза на офицера, а он, улыбаясь, не спеша целится в меня. Я подумал, что офицер пугает, а фашист выстрелил, потом еще и еще… Я снова потерял сознание, а когда пришел в себя, то было уже темно. Нащупал на ремне флягу с водой, она во время взрыва чудом уцелела. Попил водички и начал соображать, что же мне делать? Снял ремень, перетянул ногу выше колена и опять от боли впал в беспамятство. Пришел в себя уже в госпитале. Позже узнал, что наши опять погнали немца дальше, а меня санитары подобрали. Оказалось, что все пули немецкого офицера не были для меня смертельными.

— Повезло, — горько усмехнулась Вера Федоровна. — И как вы дальше жили, Иван Леонидович?

— Как жил? Жена ушла от меня, узнав, что я инвалид. Долго был один, а затем встретил женщину, и зажили мы счастливо. В мае 1961 года у нас родился сын. Хороший мальчик, ласковый и работящий. В конце семьдесят девятого его призвали в армию. Вскоре начались события в Афганистане. Наш сын оказался там. Сам я бодрился перед женой, уверял, что все будет хорошо, на сердце у меня было тревожно. И вот 9 мая, но уже восемьдесят первого года нас, ветеранов войны, поздравляли, возили на Курган Славы, там митинг был. Вечером сидим с женой, смотрим праздничный концерт по телевидению, а тут военный приходит. Так, мол, и так, говорит, вам надлежит завтра утром быть в райвоенкомате. «Для чего?» — спрашиваю. «Узнаете», — ответил он и ушел. Я, конечно, сразу подумал, что продолжение праздника будет. Утром на следующий день надел свои награды, взял с собой жену и — в военкомат. Помню хороший день был, солнечный, теплый. Пришли, а двери заперты, людей — никого. Стоим и думаем: не разыграли ли нас, а тут окно раскрывается, и чей-то голос из темноты спрашивает: «Вы — Лемехов?» — «Я», — отвечаю. «Ваш сын погиб. Завтра его домой привезут». И окно закрылось. Меня как током ударило, я думал, что ослышался. Хотел у жены спросить, оглянулся, а она на землю опускается. Поднял ее на руки. Несу и тяжести не чувствую, людей не замечаю. Они что-то спрашивают у меня, а я и не помню, отвечал ли что-либо им. Жили мы тогда недалеко от военкомата, всего в трех кварталах. Дома жена пришла в себя, заплакала, заголосила на весь дом. Соседи сбежались. Не помшо, как ночь прошла, только поутру привезли нашего сыночка в цинковом гробу. Потом похороны были. А после похорон к нам посыльный пришел из военкомата. Приходите, говорит, в военкомат, деньги за сына получите. Жена прогнала его… Утомил я вас, Вера Федоровна? — Лемехов грустно улыбнулся.

— Ну что вы, Иван Леонидович! Мне так понятна ваша боль. — Вера Федоровна коснулась его руки.

Лемехов сидел отрешенно. Его мысли были далеко. Одет он был просто: опрятный недорогой костюм, рубашка без галстука, красивая палка-трость. Продолговатое лицо в морщинах, погасшие голубые глаза. Но вот его губы тронула горькая усмешка, он посмотрел на свою собеседницу.

— А знаете, сколько сил мне потребовалось, чтобы сыну памятник поставить? Пришлось даже в Москву ездить. Только личное вмешательство начальника Главного политического управления положило конец моим мытарствам. Господи, а как меня донимали, когда я вопреки указаниям некоторых районных и городских начальников, установил сыну памятник, на котором мастер по моей настойчивой просьбе выбил, что он погиб при исполнении интернационального долга в ДРА. Вот эти три последние буквы и выводили многих из себя. Требовали от меня убрать их. Дескать, я выдаю большой важности государственную тайну. А какую? Что, разве советские люди не знают о том, что наши войска находятся в Афганистане? Правда, нашлись и добрые люди. В ЦК и в штабе округа сказали мне: «Отец, это твое право, как написать». Получалось так, что я, моя жена и другие родители, которые пережили своих сыновей, должны стесняться того, что дети отдали свои молодые жизни, исполняя приказ Родины? Нет, здесь что-то не так. Верно я говорю?