Сын Валленрода - [82]

— Это тот, который выскочил на жандармов…

Второй мужчина тоже приблизился и робко протянул руку.

— Я никогда этого не забуду. Не знаю даже, как оплатить свой долг. Моя семья, Herr Post…

Станислав пожал ему руку.

— Не называйте меня так. Теперь я уже не конвоир. И забудьте, что я им когда-либо был. Куда поведешь, Музалев? Хотелось бы как можно быстрее…

— Хорошо, — прервал Музалев. — Где твой мундир?

— Лежит в гробу. Меня снарядили на эти похороны ничуть не хуже, чем мумию. Не забыли положить даже зубную щетку.

— Не знаю, были ли у мумий щетки, но мундир тебе понадобится. — Музалев дыхнул в замерзшие ладони. — Одуха хочет тебя видеть при полном параде.

— Кто такой Одуха?

— Командир отряда. Он ждет тебя.

Возница вытащил из гроба мешок и подал Станиславу.

— А что делать с табличкой? — спросил он.

— С какой табличкой?

— Ну, с той, на которой ваша фамилия, — он махнул рукой в сторону повозки. — Что я должен с ней делать? Установить на могиле или закопать вместе с гробом? Это уж вам решать, живой вы или мертвый.

— Я? — засмеялся Станислав. — Прежде всего я свободен. Все остальное не имеет никакого значения. Но лучше, пожалуй, закопай.

Возница потер нос рукавицей.

— И я так подумал, — сказал он. — Не годится человеку иметь при жизни собственную могилу.

Они оставили на дороге фуру с гробом и взмыленным конем и углубились в лесную чащу. В сумерках, после почти целого дневного перехода, им повстречался наконец партизанский дозор. Назвав пароль, они через пару минут вошли в погруженную в ночную темноту деревню и сразу направились к одной из хат, где их ждали. В сенях ударил в нос запах теста и приятно пахнуло теплом от хлебной печи.

В комнате за столом сидело несколько вооруженных мужчин. Над стоящим перед ними горшком клубами поднимался пар, кто-то разливал суп в глиняные тарелки. Перед одним из сидящих лежала карта. Но ему было не до нее, так как он колдовал ножом над большой буханкой хлеба. На спинке стула висел автомат. Заметив вошедших, он попридержал нож.

— Музалев? А где немец?

Музалев выпрямился по стойке «смирно» и доложил о прибытии специального патруля и ефрейтора Альтенберга из охраны лагеря для военнопленных в Шепетовке.

— Это товарищ Альтенберг, — указал он на Станислава. — Немец-антифашист, которому многие из наших обязаны своей жизнью и свободой.

Офицер перестал резать хлеб и положил нож на стол.

— Товарищ, говоришь? На товарища он, может, и похож, а на немца нет. Я же просил, чтобы он был в мундире, — повысил он голос, — а ты мне приводишь какого-то украинского хло́па.

— Разрешите доложить, товарищ майор, мундир здесь, вот в этом мешке, — вырвалось у Станислава.

Огромная буханка ржаного хлеба припечаталась к поверхности стола.

— Он говорит по-русски? По-русски мы все умеем. А мне нужен настоящий немец, чтобы лопотал по-немецки не хуже самого Геббельса.

— Ja. Selbstverständlich. Ich habe gesagt, dass mein Uniform in diesem Sack ist[30], — отчеканил Станислав.

— Вот это уже лучше, — сказал сидящий за столом офицер.

Он молча присматривался к Станиславу. Средних лет мужчина, на полном, землистого цвета лице подергивался уголок рта, нервный тик. Музалев рассказывал, что эсэсовцы уничтожили всю его семью. Может быть, поэтому он и не решился ввести сюда Станислава в немецком мундире, посчитав более удобным представить его в том виде, в каком он появился перед ним там, на повозке. Сейчас чувствовалась некоторая неловкость в создавшейся ситуации.

— Станислав Альтенберг, — докладывал он, — в течение нескольких месяцев сотрудничал с доктором Леоновым. Даже лейтенант Троицкий…

— Так точно! — с готовностью подтвердил Троицкий. — Герр Альтенберг…

— Довольно! Знаю. Мне уже об этом рассказывали. — Одуха оперся локтями о стол. — Странный немец, которого я не понимаю. Да вот только… действительно ли не понимаю. Вы все поете мне о его заслугах и, что еще хуже — еще хуже, говорю, — они и впрямь имеют место. Неужели действительно это так сложно понять?

Станислав спокойно выдерживал его полный подозрительности взгляд. У него был наготове свой железный аргумент, который он приберегал на самый конец. Одуха сознательно рассуждал вслух, ставил, как он считал, затруднительные для «немца» вопросы.

— Интересно, как и чем немец может завоевать наше доверие? Он не застрелил Троицкого. Это я могу понять. Отпустил нашего оружейного мастера. Это уже любопытно. Выпустил тридцать человек через ту конюшню… Интересно, как это ему удалось? Ну, и с этим поездом… Если бы я тогда не подошел к Шепетовке, знаешь, что бы было, Музалев? Они бы там всех вас прикончили.

— Все это было предусмотрено планом, товарищ майор, — вставил Музалев.

— Правильно, было, но вот он, — Одуха показал на Станислава, — он об этом ничего не знал. И это застало их врасплох. Держать военнопленных в лагере — это очень накладно. Тиф не желает косить всех подряд, а кормить и охранять их надо. Есть разные способы избавиться от такой обузы. И при случае еще обеспечить будущему дезертиру наше доверие. Плохо ли иметь одного такого в лесном отряде, с которым они не в состоянии справиться. Я знаю, что доктор Леонов за него ручается, — Одуха несколько отклонился от темы. — Он поверил ему и пока в этом не раскаивается. Но я командую не какой-нибудь подпольной организацией, а огромным партизанским отрядом. Жизнь целого отряда доверена мне. Один неверный шаг — и вас нет. Всех перебьют! Всех до одного! Немец в нашем отряде… Да, он антифашист. Прекрасно, но какой он сам вкладывает в это смысл? Что привело вас к нам, герр Альтенберг? — Майор вскочил из-за стола. — Мотивы вашего перехода? Короче, что вами движет? Почему вы решили работать с нами?