Сын Сарбая - [72]
— Верю ли я? А почему… Ой, папка, неужели ты и правда такого плохого мнения о людях? Ты бы знал — Алапай ни одному человеку не говорил о том, что ногу ему сломал я. Алапай со мной в шашки играл в больнице, встречал, как младшего брата… Да, я верю, верю, что он…
— Ну ладно, ладно. Посмотрим. Пока все идет хорошо. Садык уговаривал меня, мама тоже взяла его сторону… Ох и молодец твоя мама! Раньше я никогда не слыхал, чтобы она решилась заговорить с начальником. Видно, у Сайраш научилась. А может, как и я, от злости обрела дар речи. Она знаешь чего потребовала? Она сказала: пришлите нам муки, толокна, чаю. Она потребовала, чтобы нам привезли сена. Ой-е! Садык сперва уши зажал, а потом понемногу стал принимать наши требования. И тут ветеринар помог. Сказал, что все это правильно, что хоть мы и спасли овец, но они слабы и приплод тоже будет слабый, для приплода нужна юрта… Кончилось тем, что нам обещали завтра достать все необходимое, а кроме того, вол, на котором привезут юрту и припасы, останется у нас.
— А пройдет вол? Где пройдет? — с тревогой стал расспрашивать Дардаке. — Может быть, Алапай приведет вола? Ой, папа, как я буду рад, если он приедет! Как ты думаешь, он уже не хромает?
Оказалось, что однорукий Садык умеет держать свое слово. На третий день он пригнал вола, навьюченного разобранной юртой. За волом следовали две лошади. Маленькие мохнатые лошадки киргизской породы. Такие не боятся подъема, у них не кружится голова, когда приходится пробираться по скользкой тропе над пропастью. Лошади были нагружены прессованным сеном… Дардаке впервые в жизни увидел такое уплотненное, обтянутое проволокой сено. Оказалось, что государство помогло колхозам. На третьей лошади, гнедой, с отметинкой на лбу, ехал сам Садык. К седлу его был приторочен небольшой мешок муки, а с другой стороны — такой же мешок толокна. Дардаке все смотрел, смотрел — нет ли еще всадника. Он с нетерпением ждал Алапая. Но Садык — вот, оказывается, какой он смелый человек — весь этот караван пригнал сюда один.
Парнишка и раньше знал кое-что о Садыке — виделся с ним, а как-то даже поговорил… Известно было, что на войне этот парень отличился. Осколок снаряда раздробил ему плечо, а он не потерял сознание, собрал все силы и левой рукой швырнул под гусеницу вражеского танка связку гранат… Рассказывают, что и теперь Садык, хоть и осталась у него одна рука, очень сильный человек. Это похоже на правду. Разве мог бы кто-нибудь, кроме батыра, привезти в одиночку такой груз по недавно разведанному пути!
Садык проворно спешился и принялся распаковывать груз, раздергивая зубами узлы веревок. Дардаке подбежал, чтобы ему помочь, но, правду сказать, больше суетился. Он глаз не спускал с Садыка. Появилось острое желание подойти к нему, подержаться за его засаленный стеганый кемсел[28], поправить сбившуюся серую солдатскую шапку, прижаться к его суровому, загоревшему на морозе узкому лицу. Дардаке хотелось правый рукав его кемсела, который болтался и мешал, заткнуть за пояс.
Но больше всего ему хотелось пожать его твердую левую руку.
Видно, Садык заметил, как радостно суетился возле него подросток. Он вынул из-за голенища широкого войлочного чоко[29] связку газет.
— На, братец Дардаш, почитаешь отцу с матерью. — Он бросил связку, и Дардаке обрадовался, что ему удалось поймать на лету.
Садык улыбнулся, оценив ловкость парнишки, и похлопал его по плечу. Ох и рука же у него — как чугунная! Из-за другого голенища Садык достал толстую клеенчатую тетрадь, из нагрудного кармашка — новый, отточенный карандаш:
— А это тебе! Возьми и записывай, когда и какая овца принесла ягнят. Одного или двойню… а бывает ведь и тройня.
Заметив, что парнишка с проворством борзой хватает на лету все, что ни кидает он ему, заметив, как он вспыхнул от радости и молча исподлобья любуется им, Садык, крепко обняв парня, приподнял его и крутанул:
— Ого, солдат, весишь ты немало! Так почему же не хочешь исполнять мои приказания? Почему не отвечаешь? А, солдат?
Слово «солдат» Садык произносил ласково и любовно, вкладывая в него какие-то свои фронтовые чувства.
— Садык-байке[30], — с трудом преодолевая робость, сказал Дардаке, — я буду… я исполню все ваши приказания.
— Давай, в таком случае, пожмем друг другу руки в присутствии отца и матери. Эгей, Сарбай-ака, Салима-джене, вы свидетели! — Садык чуть повысил голос и, потряхивая руку неуклюже прильнувшего к нему паренька, сжал ее так, что хрустнули кости. — Теперь я твой командир, а ты мой солдат. Будешь беспрекословно выполнять распоряжения? Стараться будешь? А, Дардаке?
— Идет! — ответил парнишка и тоже пожал руку гостю.
Он мог бы сжать сильно, гораздо сильнее, но ему почему-то казалось, что человек, у которого только одна рука, да еще левая, боль ощущает острее, чем здоровый.
— Вот, — говорил Садык, показывая на огромного, как буйвол, черного приземистого вола, а потом на серую лошадку, — вам теперь придется перекочевывать. Эти вьючные животные останутся здесь. Вам, вам останутся! И пусть хоть сам председатель потребует — не отдавайте. Никому не отдавайте!
В этом твердом напутствии тоже чувствовалось, что Садык отныне берет на себя заботу о них и старается внушить им — не только Дардаке, но и Сарбаю — чувство уверенности.
