Сын предателя - [20]

 Надо полагать, что на Колю стали смотреть, как на менее глупого брата, отчего успехи были занижены до предела. И только отсутствие десятого игрока на футбольном поле сделало Колю нужным человеком на уроках физкультуры. Был Коля и ростом мал, и вес его был бараний, но фланг на футбольном поле он, как мог, затыкал. На лыжах, конечно, сын прославленного когда-то лыжника, скорее ходил, чем бегал. Но вот на уроках его подвижность вечно раздражала учителей.

 Когда же он, устав по какой-нибудь причине, чаще от голода, замирал, радуя учительницу своим задумчивым видом, он просто мечтал о совершенно другом мире. Новый материал урока уже никогда не мог заинтересовать его. Девочки класса на него не обращали никакого внимания, мальчики смотрели, как на не доросшего до учёбы в восьмом классе. Рисованием Коля увлекался после уроков, в классе об этом никто не знал.

 Так что был он самым незаметным учеником не только в классе этом, но и в коридоре школы он протискивался у стенки, стараясь не столкнуться с более сильными из других классов. Ещё он старался избегать встреч с Зоей, в которую был тайно влюблён. Только один раз случай представился ему ещё раз и навсегда прославиться. Срисовал он акварелью картину И.Шишкина -  "Корабельная роща", вставил в резную раму, которую дядя по материнской линии в тюрьме смастерил, и принёс на школьную выставку.

 Учительница - классный руководитель, принесла эту копию обратно в класс из учительской на свой урок, подошла к Коле и спросила: - Это, Лубов, что за рама? В ней не только нет художественной ценности, но ты даже её как-нибудь не украсил! И не ты её, наверно, сделал, ведь так? Неси это домой, и если что-нибудь нарисуешь, тогда и посмотрим!

 Класс дружно стал смеяться, а Коля никак не мог проглотить комок обиды, застрявшей в горле. Он был так поражён, что учительница не заметила разницы между репродукцией и рисунком, что просто не смог в ответ ничего сказать, чтобы нечаянно не заплакать. Всё-таки, это был уже восьмой класс. И только дома Коля показал матери свой труд и, чуть не плача, слюнявым пальцем размазал ствол сосны, выкрикивая:

 -А это что, не нарисовано, да?

 Прасковья, как могда, успокаивала талантливое чадо, труд которого не только оценили, но и уравняли с мастером, не заметив отличия от подлинника. Это же недооценивание его таланта чувствовал Коля и в ИЗОстудии. Во Дворце Машиностроителей помещение студии было просторным. Новички занимали одну половину, рисовали натюрморты и гипсовые фрагменты головы Давида, героя греческой мифологии.

  А на другой половине маститые самодеятельные художники рисовали натурщиц.  Считалось это дело сложным, и когда Коля, покорённый красотой новой натурщицы, перетащил свой мольберт поближе к ногам молодой женщины, сидевшей на стуле, установленном, впридачу, на подиум, полдюжины уважаемых мастеров стали убеждать его, что рано ещё ему, что это - сложно, и надо знать пропорции тела, анатомию, в которой он просто заблудится.

 Как ни странно, рисунок на полном листе ватмана получился без всякого знания анатомии полным повторением оригинала. Олимп был завоёван без излишнего пота и кровопролития. Гораздо сложнее было завоёвывать авторитет в школе. Рисовать в восьмом классе, да  и в последующих двух никто не собирался или просто не умел. Хвалиться рисунками в голову Коле не приходило.

 А учёба с этими скучными теоремами, заумными алгебраическими уравнениями просто не давалась. Астрономия увлекала невероятными будущими открытиями, и учительница охотно ставила ему пятёрку за пятёркой. Но она же вела физику и алгебру. Этот переход от пятёрок к двойкам и  с натягом тройкам был настолько неприятен для учительницы, что она твёрдо уверовала в Колину тупость и ставила автоматически тройки чаще двоек.

глава 12

 Фёдор ещё немного подождал, затаившись за баней, опасаясь возвращения старосты и лекаря. Потом подкрался к окну и попытался открыть его. К входной двери идти было бесполезно, поэтому пришлось сломать стекло. Он влез в окно, сначала торопливо убрав осколки, чтобы не пораниться, влез в избу. Здесь его стал бить озноб от страха, и руки выполняли хватательные движения настолько неловко, что сломанная рука, сросшаяся неправильно, будто впервые училась помогать одеваться в тёплую одежду. Времени он потратил гораздо больше, чем следовало, поэтому из пищи прихватил совсем немного того, что было на виду.

 Уже выпрыгнув в окно и постепенно успокоившись, он обрадовался, что ни староста и ни лекарь не обратили внимания, что он выпрыгнул в окно не по сезону одетый, иначе навряд ли его побег увенчался бы успехом. Он направился, почему-то, по направлению к  северу.

 Так ему показалось безопаснее идти. Время было дневное, и он шёл, часто останавливаясь за редким кустарником, озирался по сторонам, отчего до ночи ушёл недалеко.

 Дороги, к счастью не широкие, Фёдор перебегал, убедившись в полной безопасности. К ночи

 действие настойки лекаря полностью улетучилось и началась настоящая ломка. По телу поползли мурашки, в глаза полезли какие-то видения, голова раскалывалась. Силы быстро стали покидать его, когда он обнаружил, что ходит по кругу. Фёдору стало страшно и одиноко в лесу. Собственные шаги его пугали нечаянным треском и хлюпаньем воды. Даже выдыхаемый воздух в виде туманного облачка в похолодавшем к ночи лесу, казался  каким-то таинственным существом.