Сын крестьянский - [16]

«С мокрицами схожи», — смешливо подумал он и скорее вон из пещер на свежий воздух, к солнцу, к людям, думающим не о загробном царстве, а о жизни. Зашел на широкую улицу. Масса людей снует туда-сюда. По улице проходят польские отряды, начальники коих гарцуют на конях; простые жолнеры, выпятив грудь, чувствуют себя победителями, смотрят заносчиво. А в толпе, словно пришибленной, Иван заметил злобные взгляды, услышал проклятия, произносимые сдавленными голосами. Чувствовалось: Киев под пятой.

Иван дошел до Софийского собора. Стоит он на высоком месте, громадный. Знал Иван, что построен по образцу Софийского храма в Константинополе. Подумал: «Красота, века стоящая незыблемо…» Вошел в самый храм. Внутри он Ивану показался тоже громадным. Купола — высоко-высоко, и там полумрак, а ниже сквозь окна бьют солнечные лучи, пред которыми бледен свет многочисленных лампад. Сверкают золотые, серебряные ризы на иконах, переливаются драгоценные камни. Взглянул выше — и там иконы, мозаикой выложены. Пятьсот лет прошло, как стоит собор, а мозаика эта не тускнеет.

Вышел на паперть; тихой улочкой стал спускаться к Днепру. Сел у одной хатки на лавочку, глубоко задумался, и опять охватило его воспоминание о Наливайке. Но теперь грусть отошла перед иным: «Умер воитель, посполитых за собой вел, сам из народа вышел, казнен за него. А народ остался, новых Наливаек даст, и будет так до той поры, когда разорвет народ кандалы свои. Не скоро, а будет». С такой думкой пошел дальше. На берегу любовался, поражался опять величием и мощью Днепра. «Петь о Днепре треба, сказывать об нем треба, токмо не умею я петь об нем и слов не хватает…»

К вечеру Иван рассказывал Чулицкому о своих хождениях по Киеву. Потом Стефан кое-что рассказал:

— Хлопец, был ты в Печерском монастыре, пещеры видел и еще иное что, а знаешь ли ты, что ныне весной в монастыре свершилося? Конечно, не ведаешь. Слушай. Ляхи — католики — нас, православных, схизматиками называют, вера-де у нас неправильная, а ихняя вера правильная. Давно-давно папы римские на нашу веру зубы точат, ихнюю веру в Украине поставить хотят и народ здесь католиками сделать. А наши духовенство и миряне этого не хотят, не хотят унии, соединения веры православной с католической. Соединение это, по думам папежников, такое, чтобы православие сгинуло. Напирают со своей проклятой унией. Иные из православного духовенства униатами стали. Сделаем-де украинцев католиками, тогда они бунтовать не станут, за Речь Посполиту стоять станут, об Украине, об Руси, о донских казаках забудут, в ляхов по духу обратятся. Вроде как об вере ратуют, а подумать пристальнее — хотят народ украинский по рукам, ногам связать. Вот и соображай: православное духовенство и миряне супротив унии идут, сиречь Украину отстаивают, не дают ей ляшской по духу стать. Честь им и слава за то. Повстанцев ляхи усмирили; понадвинулись на Киево-Печерский монастырь, кой у константинопольского патриарха в подчинении находится. А они задумали отдать его под начало киевскому униатскому митрополиту. Монастырь-де скрутим, тогда и за иные церкви монастыри на Украине возьмемся.

Чулицкий все более воодушевлялся рассказывая; раскраснелся, черные глаза его сверкали, угрюмость как рукой сияло.

— И пошли униаты по ляшскому приказу скопом большим на монастырь, порядки свои там заводить. Не тут-то было! Монахи обо всем этом узнали. Скажу тебе по тайности: я им суть дела сего доложил, ибо многое, в магистрате служа, ведаю.

Стефан вдруг заразительно засмеялся. Иван с интересом глядел на него. Потом тот посерьезнел и продолжал:

— И вот монахи во главе с архимандритом Никифором Туром все монастырские ворота заперли, на стене стала их стража ходить с самопалами. Так и не дали оружны монастырь униатам захватить. А ляхи не стали в это дело влезать. Срам был бы великий — православный монастырь ляшским воинам приступом брать. Так-то вот монастырь за веру православную, сиречь за землю украинскую, и ранее стоял, и ныне стоит, и впредь стоять будет, — закончил взволнованный Чулицкий.

На следующий день Стефан сказал Болотникову:

— Вот что, Иван: от нашего Киевского магистрата обоз тронется в Белгород. Чумаки соль повезут. Они люди наши, верные, не выдадут. Ты должон на Дон подаваться. Езжай завтра с ими как чумак.

Иван с донесением атаману войска Донского, зашитым в подкладке зипуна, тепло простился с Чулицким. Тот ему сказал напоследок:

— Вижу я тебя наскрозь, Иване. Стоишь ты и будешь стоять крепко за волю народную, за лучшую долю его, за правду, коя огнем неугасимым в веках пылает, путь указует угнетенным. Держись крепко за правду, и благо тебе будет!

Иван смутился и обрадовался от этих слов.

Шагал по степи за скрипящей телегой. А их много было, влекомых спокойными волами. Переезжали на пароме через Днепр.

«Днепро, Днепро! Прощай, увижу ли тебя снова?» — подумал Иван, отрываясь душой от дорогой ему реки. А далее опять степь бескрайняя. Попадались сожженные украинские селения. Встречались отряды жолнеров. Охранная грамота помогала чумакам уезжать далее невредимыми, с глубоко запрятанными в душах проклятиями насильникам. Без приключений перебрались через рубеж.