Сын Эреба - [3]

— Добрый вечер, — повернул лицо к пассажиру шофёр.

— Вечер в хату, — тоже осклабился двумя рядами сизых стальных фикс старик. — Как звать-величать, командир?

— Обойдёмся без имён, — быстро и корректно отрезал шофёр, — я просто извозчик. Можете звать меня, например: «кучер» или «ямщик». Мне без разницы.

— Ямщик, не гони лошадей, — понятливо схватил на лету старик. — Годится. Значит, на то свои причины. А я тогда буду кем? Пассажир? Нет. Звучит как «погоняло» для терпилы. Называй, как сам хочешь, только в печку не ставь. Я от дедушки ушёл, от «хозяина» ушёл, а бабушки никогда и не было.

— Занятно, — похвалил шофёр и, не сговариваясь, перешёл на «ты»: — Договорились. На дедушку ты не тянешь, а вот старик, как у Хемингуэя, как раз в точку.

— Ага. Только рыбку свою я акулам никогда не отдавал, — поддержал игру эрудит на пассажирском сиденье.

Вечерело быстро. Всё потому, что небо одним махом затянуло скрученными в сигары тучами. Серые тона вкрадчиво и скоро спускались по стенам проплывавших мимо с обеих сторон домов. Мир будто переходил в монохромную гамму, некто с небес выкручивал на своём пульте цвета в ноль. И в открытые окна повеяло первой влажной испариной прохлады. Собирался летний разнузданный ливень.

Старик залез узловатой рукой в боковой карман пиджака, достал измятую красную пачку «Примы», выбил кривую сигаретку. Похожей на крошечную фляжку зажигалкой «Ронсон» он прикурил, нажав на педаль и заставив её шипеть газом, как огнедышащую змейку подразнил.

Шофёр не спешил присоединяться. Он ловко маневрировал между машинами, где надо ускоряясь и плавно входя в повороты, где надо придерживая сцепление, аккуратно замедляясь, чтобы чётко вписываться в разношёрстный поток попутных автомобилей.

— Скоро захлещет, — нейтрально сообщил он, поглядывая на смурные небеса.

— Крыша есть, а это в нашем деле — главное, — откликнулся старик.

— А бывало, что не было?

— Разное бывало.

— И что же?

Старик нахмурился слегка. Потом долгим оценивающим взглядом прошёлся по шофёру, от макушки, далее по чёрному комбинезону с фасонными красными вставками, и так далее, до сандалий на голых ступнях.

— С какой целью интерес?

— Просто так, — улыбнулся краем губ шофёр.

Ответ не понравился старику.

— На «просто так» бажбанов разводят[1], — помрачнел чуть сильнее он. — А если беса гнать, то паси сазана, я тебе ботанику почитаю. Луну крутить не стану, а чтоб тальяну не ломать, а так, порожняки погонять, так это завсегда, без звякала разнузданного, баланду потравить можно. Булки греть с малолетки не канало, а в быки-рогомёты подаваться никогда мазы не было, так что прилепился я к крадунам и скоро, как лощёнок, уже перешёл в бегало с паханом. В бездорожь не лез, шниво ямы не ландал, по броду с зябликами пролётку не бил. Больше лисовал, краснуху лепил, да бил в потолок на майданах. Алтушки появились, но я уже тогда по воровскому ходу себя держал, а после байровал меня один блат-каин на ермолагу, хоть мне лебедей мочить — не по душе заходило. Да только михрютка чукавый попался, тубан поднял, завайдонил, а вши цветные — тут как тут. Спеленали, оглянуться не успеть, как уже осудился. Иван Иваныч лапшу в ёлочку пришил, ни оторвать, ни бросить. Заехал я на нары рога мочить до звонка уже бетушным, так что грев всегда шёл, от кондома до батона. И барабульки, и ландирки, и индюк с лисичками. Ни рогам ни танктистам заминехать меня не светило. Алямс-тролямс, ваши не пляшут, и в разбег. Сошёлся с жужу расписными, они растолковали, где надо идти на клей, а где мотня порватая. Где на шальную можно, а где лучше вальсом чесать. От души им. Откинулся, а дальше — собрал вольную дружину, кругом-бегом, чохом, дела в розницу, а когда и бобылём, благо, лукич верный всегда со мной, так что и паутину развести, и раскоцать тормоза, и Варшаву делать — всё в кикипиш. Но в общак всегда заводил и к хозяину регулярно заезжал, мазу держал, а потом короновался и скоро стал смотрящим. Тут как раз подкатили лихие девяностые, беспредел вокруг, надо авторитет укреплять, а то апельсины так и заноровили запарафинить, офаршмачить без предъяв и прави́ла воровского. Пришлось некоторым банки ставить, камстролить, а кого и в доску пускать или с абдасты шпалить почём зря. Но никогда вглухую не дёргал. Даже если выходил полный блудняк. Ну, на то и гайменники файные есть, чтоб парчушек без берегов заземлять. Короче, как пел один нотный лабух с веником: «Спины не гнул, прямым ходил, и в ус не дул, и жил, как жил, и голове своей руками помогал!».

После столь искромётной и длинной тирады, старик, чуть запыхавшийся, сдвинул брови и сразу, будто его загар ещё больше сгустился и заматерел калёным гранитом, потемнел лицом. Хоть это просто тучи сгустились, сталкиваясь в кучу малу на небесах, поджимая друг друга в бока, стараясь выжать сок дождя, чтобы облить им сухую утомлённую жаром нетерпения землю. И теперь старик, страшно смахивающий на весёлого злого Мефистофеля, резко оборвал рассказ, будто неожиданно желая подвести итог:

— Ну что? Расход по мастям?[2]

И как последний штрих, доводящий до апофеоза жути, лиловое небо в лобовом стекле перерезала ослепительная молния, и тут же грохнул пушечный удар грома. И пал удушливый ливень, будто душ заработал.