— Благодарю, — кивнул шофёр и засунул драгоценности в нагрудный широкий карман комбинезона, прикрыв клапан.
— Бывай, ямщик!
Старик легко выпрыгнул в ночь, благо, дождь как раз перестал лить, а просто докапывал последние капли, будто с облегчением в туалет сходил, и теперь тряс небесными причиндалами где-то невообразимо высоко, за границей видимости и туч. Потом старик обернулся, помахал сухой жилистой ручкой, улыбнулся фиксами и повернулся к свету. Шаг — и он растворился в нём, как в плотном тумане или дыму. Свет поглотил худое поджарое тело, будто и не стояло тут никого, будто и не было никакого старика, будто и не ехал он долго по залитым ливнем улицам к своей далёкой, почти недостижимой цели.
— Прощай, старик, — в тиши салона сказал шофёр в пустоту, продолжая сидеть, сжав в руках руль. Так продолжалось какое-то время.
Шофёр смотрел, как постепенно свет начинает меркнуть, потом закурил, развернулся и уехал.
Протопи ты мне баньку по-белому, —
Я от белого свету отвык, —
Угорю я, и мне угорелому
Пар горячий развяжет язык…
Слова Владимира Высоцкого
Одна из песен, что звучат в такси
Покручивая в пальцах китайскую палочку для еды от приконченной недавно порции лапши «удон» с говядиной, овощами и соусом, шофёр поджидал нового клиента. Он, то выделывал ей замысловатые восьмёрки, то вдруг задумчиво пытался ковырнуть в зубах. Но конец палочки был слишком толст для такой манипуляции.
Заказ ему скинул при телефонном разговоре всё тот же неугомонный брат Тамаз. Так и сказал: «Приветствую, дорогой! Как сам? Как универсам? Ха-ха, шучу! Слушай, тут опять тебе халтура подкатила. Подбери бабушку через час, адрес я тебе по эс-эм-эс скину. Не скучай, дорогой, Меркул обещал на днях с тобой проехаться, я его видел сегодня утром. Нахвамдис[4], дорогой!».
Неожиданно дверь со стороны пассажира распахнулась и в салон ввалилась дородная дама в тонкой красной кофте, необъятной синей юбке, из-под которой мелькнули коричневые хлопковые колготы, а голову покрывал цветастый платок с завязкой под подбородком. Пока она утрамбовывала свой немалый афедрон в седле, шофёр успел рассмотреть, что это не дама, а старушка, на вид, лет около семидесяти. Или пятидесяти. Она оказалась довольно полной, поэтому возраст скрадывался и начинал плавать в больших пределах. Морщины имелись, кое-где довольно глубокие, но немалую часть их разглаживала полнота лица. Зато руки были сплошь во вздутых синих венах и старческих коричневых бляшках. Правое запястье охватывала красная ниточка. Оберег. Одёжка, хоть и небогатая, но поверх кофты красовался довольно массивный золотой крест на такой же «рыжей» цепочке, тоже, не самой тонкой. Глазки, будто заплывшие от припухлых век, зыркали с недоверием и недовольством. Острые, колючие, как шильца, прозрачного водянистого голубого оттенка. Тонкий нос, к старости согнулся в птичий клюв. Губы бескровные, бледные, в ниточку. А на левой стороне лба громадный синяк, гематома, фиолетово-лиловая, будто сливу бабке на голове раздавили, а мякоть оставили подсыхать. Кое-где даже кровь проступила и засохла неуверенными подтёками. Пахнуло от неё узнаваемым старческим амбре и букетом из разнообразных лекарств. Тот ещё запашок.
В свою очередь старуха, умостившись, бегло, но внимательно оглядела убранство салона. И осталась недовольна. Она вздула ноздри, пробуя воздух на вкус, скривила гримасу одними губами, ловко изогнув их «тильдой», демонстративно провела пальцем по приборной панели. Пыли там было немного, она растёрла её между подушечками пальцев и спросила визгливым скрипучим голоском:
— Чем это тут так воняет? «Лаврушкой» что ли?
— Это целебные испарения Ахерузийского озера. — Невинно пояснил шофёр, мило улыбнулся и добавил: — Из святой земли.
— Да? — Не поверила, но засомневалась старуха. — А это где? Что за земля такая святая? Иерусалим?
— Нет. Это на западе Греции, в Теспортии. Колыбель цивилизации, можно сказать.
— Никогда про такое не слыхала. Про Афон святой знаю, а про эту твою Дискордию…
— Есть многое в природе, бабушка, того, что и не снилось нашим мудрецам!
— Ишь ты, внучек выискался, — кисло ухмыльнулась старуха. — Скажи лучше, что ж за корыто у тебя такое дырявое, а не такси? Как на нём ехать?
— За это не беспокойся, бабуля! Домчу, как на «Боинге»!
— А ты не резвись! Быстро поедешь, медленно понесут, а я и так вон головой, вишь, как приложилась? Теперь гнать не надо, да и на кочках скакать тоже не след. Такая развалюха небось по дороге рассыплется?
— Да что ты заладила! Не беспокойся, мой аппарат надёжен, как швейцарский банк. И крепок как немецкий танк.
— Ага. Я и вижу. У тебя, нехристя, даже складня нет на полочке, одна вон ложечка на крестины и то пробитая тут болтается, кстати, совершенно ни к чему. Или это тебе «на зубок» подарили? Не поздновато? Что за украшение такое нелепое?
— Это бесов отгонять, — пошутил уже откровенно шофёр, — вместо серебряной пули.
— Тьфу! — старуха не приняла шутки. — Вот же антихрист! Такси — хлам, водитель мракобес. И кто таких допускает к рейсу? Что за мир такой? Куда мы все катимся?
— Хочешь поменять?
— Вези уж. Некогда тут сопли разжёвывать. Того и гляди Богу душу отдам. Несчастье у меня, а ты тут шуточки шуткуешь.
