Сын чекиста - [61]

— Зачем ты поедешь на рубеж? — спросил Губаревский. — С такой рукой, как у тебя, лопату не поднимешь!

Он был прав. Хотя и зажили раны, но правая рука слушалась еще плохо. И Рывчук осталась дежурить в госпитале.

Дежурство было трудное. Еще накануне вечером пошел кувырком весь установленный в госпитале порядок. В красном уголке собирались раненые — все, кто мог передвигаться. Тяжело раненные потребовали наушники. Все ждали важных сообщений.

Семь часов вечера. В репродукторе слышится характерный шум зрительного зала. Заглушая гул далекой канонады, могучим валом плещутся аплодисменты, грохочет «ура». Высокий мужской голос объявляет открытым торжественное заседание организаций рабочих и интеллигенции, командиров и политработников. Слово для доклада предоставляется Сталину. Он говорит о войне, которая прервала мирный труд советских людей, объясняет, причины неудач на фронтах, утверждает, что разгром фашистов неизбежен.

Потом зачитывают приветствие: «День и ночь работают фабрики и заводы Москвы, обслуживая нужды фронта. Трудящиеся столицы создают вокруг города укрепленные рубежи и готовы к отпору зарвавшегося врага. Москвичи готовы пойти на любые жертвы во имя интересов Родины и своей Москвы».

Передача торжественного заседания окончена. Дежурный врач выключает репродуктор. Раненые возбуждены, оживленно комментируют доклад. Из полуоткрытых дверей палат слышны громкие голоса.

Наталья Васильевна идет по коридору, плотнее прикрывает двери в палаты. В конце коридора у зашторенного окна группа раненых. Вспыхивают огоньки сигарет.

— Пора отдыхать, товарищи, — прерывает разговор Наталья Васильевна.

— Сейчас, доктор! Вот только докурим и...

Наконец госпиталь затихает. Молчат телефоны, не слышно звонков из палат. Можно спокойно отдохнуть. Однако в эту ночь долго не спится Наталье Васильевне. Она выходит то в коридор, то, погасив в ординаторской свет, поднимает штору и вглядывается в московскую ночь, словно хочет разглядеть светлое, желанное будущее — конец войны. Многих тогда не окажется за праздничным столом. Будет ли с нею сидеть Владимир? Ее муж. Будет ли?..

В сентябре она подала заявление в Управление пограничных войск с просьбой сообщить о судьбе мужа — лейтенанта Владимира Арсеньевича Рывчука.

Пожилой полковник пообещал:

— Выясним. Обязательно выясним. Сами понимаете, военврач, что дело сложное. Связей с заставами нет.

Всякий раз, когда у Натальи Васильевны выпадал свободный от работы день, она ездила к многоэтажному зданию погранвойск. Здесь к ней уже привыкли. Полковник встречает ее как старую знакомую, называет по имени-отчеству.

— Пока ничего утешительного, Наталья Васильевна, сообщить вам не могу. Но не отчаивайтесь! Проверку продолжаем... Видите? — Полковник похлопывал худой сморщенной рукой по коричневому картону папки. — Личное дело лейтенанта Рывчука у меня на столе. Мы послали запросы по всем каналам.

Но все каналы молчали.

Добивалась сведений о сыне и Екатерина Сергеевна, звонил в управление и профессор Губаревский. Во время последующей встречи полковник недовольно сказал:

— Зачем же вы это делаете, дорогая Наталья Васильевна? Мы не бюрократы. Обстоятельства задерживают с ответом. А вы новые бумажки шлете. Генерал после звонка вашего профессора приказал немедленно выяснить судьбу лейтенанта Рывчука. Разве я и так не старался? Я понимаю, конечно, ваше самочувствие. Муж. Близкий человек. Но наберитесь терпения! Свекрови тоже напишите, что мы стараемся найти след лейтенанта...

Неверный свет луны пробивается сквозь черные, перекрещенные белыми полосками оконные стекла госпиталя. Голова становится тяжелой, и врач Рывчук засыпает. Проходит, кажется, всего несколько минут, а ее уже тормошат:

— Доктор! Доктор! Раненого матроса привезли...

Наталья Васильевна медленно поднимает голову с одеревеневших рук.

— Как же это я уснула, Николаевна?

— Намаялась ты! Вот и уснула.

— Где раненый?

— В приемном покое. С Ленинграда летели соколики. На праздник в Москву были приглашены, и вот подбили, проклятые, матросика.

— Иду, Николаевна. Только лицо ополосну.

В приемном покое ожидают три морских летчика. У одного из них китель наброшен на плечи, а грудь неумело перебинтована. Сквозь бинты просочилась кровь.

— Как же это вас угораздило в праздник-то? — обратилась к раненому врач Рывчук.

— Наташа?!

— Володя!..

— Ну, теперь мы спокойны! — улыбнулся один из летчиков. — Вялых попал в надежные руки...

— Все могло кончиться хуже. Ну что ж, придется делать операцию. Чем раньше вскрыть рану, тем лучше. Терпя!

Стремительными струйками бежит из крана вода. Белой пеной укутаны пальцы хирурга. Наталья Васильевна шевелит пальцами правой руки. После ранения в них еще не появилась та гибкость, эластичность, которые нужны хирургу не менее, чем музыканту. Она волнуется. Это ее первая операция после госпитального лечения. Ранение кажется легким. Но и это не успокаивает. Легких операций не бывает. Особенно трудно оперировать близкого человека, друга.

— Сестра, маску.

— Ты меня хочешь оперировать под общим наркозом?

— Так будет лучше.

— Не надо. Я терпеливый.

— Здесь командую я, Володя. Считайте, больной.