Сын чекиста - [28]
Пастушки идут опекать свое стадо.
— Тебе влетит! Зачем их позвала? — говорит Наталке Вовка.
— И совсем не влетит! Слышал такое слово — смычка? С деревенскими ребятами дружить надо. Вот!
...Вечером, когда спадает жара, на лесной поляне вспыхивает костер. Весело потрескивает сушняк, дым поднимается к небу, огонь ворчит, лижет котелок. В золе печется картошка. Никогда в жизни Вовка не ел еще такой вкусной картошки! Хрустит на зубах обгорелая корочка, обжигает рот белая пахучая сердцевина.
Сидя у костра, перебивая друг друга, ребята делятся впечатлениями о прошедших сражениях.
— Я как прыгну!..
— Я как дам!..
— А я незаметно подполз...
Слушая, Вовка досадует: а он весь день проторчал на этой поляне, охраняя бутылки.
— А на нас бандюги напали! — говорит вдруг Вовка.
— Какие бандюги? — настораживается вожатый.
— Обыкновенные! Куркули...
— Не выдумывай! — обрывает его Наталка. — Никакие они не бандюги и не куркули! К нам приходили деревенские ребята знакомиться. Я их на костер пригласила, — успокаивает она вожатого.
— Что же они не идут? — спрашивает кто-то из пионеров.
— Значит, еще не доверяют... А может, их хозяева не пустили? — предполагает вожатый. — А то, что ты, Наталка, их пригласила, хорошо! Нам надо с деревенскими ребятами дружбу поддерживать.
У костра тепло. Незаметно подползает дремота. Сквозь сон Вовка слышит, как ребята поют:
На поляне затухает костер. Затихают ребячьи голоса.
Спит и Вовка, уткнувшись в чью-то спину.
А дома у Вовки в это время пахнет валерьянкой. Яков Амвросиевич хватается за грудь. Катерина вспоминает:
— Он меня о чем-то спрашивал, а я спросонья не поняла, о чем.
Дворничиха Матрена дополняет:
— Такой скучный был. Я его спрашиваю, рад ли, что новый отец объявился? А он, сердешный, только вздохнул... Ну а потом с каким-то мальчишкой и убежал.
— Надо бы в полицию... в милицию заявить. Сходила бы, Катерина, — говорит Яков Амвросиевич.
В двадцать четвертом году погода словно взбесилась. Зимой морозы доходили до сорока градусов. И это на юге! Весной Ингул, который летом и курица перейдет вброд, вышел из берегов, смыл Кладки, мосты, разлился по Старому базару. Словно какие-то диковинные суда, задрожали на волнах рундуки и лавчонки. Вода заливала одну улицу за другой, пока с любопытством не лизнула нижние этажи в центре города. Даже гордо возвышающийся собор увидел отражение своего купола в водах Ингула. Не успела угомониться река, как над городом нестерпимо запылало, будто топка вагранки, солнце.
В тени тридцать пять, а на солнце и все пятьдесят.
Поднимут люди глаза к небу и видят чистую-пречистую голубизну. Ни тучки, ни облачка.
— Все сгорит!
— Не миновать голода!
— Опять пухнуть будем!
Зюрочка забилась под лестницу, в тень, тяжело дышит, глаза сонно прикрыты. «Зюрочка! Зюрочка!» Хвостом вильнет, а сама ни с места. Куда же побежишь в такой рыжей шубе! Вовке в трусах и то жарко, места себе не найдет. А тут еще мама женится. Бабка и дед с ног сбились. Такая жарища, а они печку топят! Давно в доме так вкусно не пахло. В кадушке бутылки плавают, горлышки с белыми головками повытягивали, как утки.
Вдруг порыв ветра приятно обнимает, тело. По двору летят вихорки пыли, клочки газеты, высохшая полынь. Начинает быстро темнеть. Тревожно зашептались листья на шелковице, загалдели галки, захлопал крыльями петух. Треснуло, раскололось небо — словно из орудий бабахнули. Хлынул ливень. Вовку будто из пожарного шланга поливает. Хорошо!..
Снова трах-тара-рах! Падает старый тополь, обнажая корни. Вовка мчится в дом.
— Страсти господни... Светопреставление... — крестится бабка.
По окну барабанит крупный град. Вовка приплюснул нос к стеклу. Прыгают, прыгают мячики-градины. Вода заливает тротуары, плывут щепки, ящики, коробки.
В большой комнате накрывают стол. Бабка расставляет жареные круги колбас, рыбу, окорок, селедку. Поблескивают на столе бутылки, рюмки, которые бабка позанимала чуть ли не у всей улицы.
— Эта свадьба станет в копеечку! — укоризненно говорит Яков Амвросиевич. — На две недели вперед все потратили. На что жить будут?
— Ну чего ты ворчишь? — не выдерживает бабка. — Селедку уксусом полил?
— Полил. Пойду хрену натру...
Приходит Катерина. Мокрое платье, с волос по лбу, по щекам, по носу текут струйки воды.
— Хороша невеста! — вздыхает Мария Александровна.
— Я по лужам шлепала как маленькая, — смеется Катерина и идет переодеваться за перегородку.
На улице продолжает лить. Вовка злорадствует: вот промокнет Семен Ягодкин и не придет. Простудится! И не будет тогда свадьбы. Сами всю колбасу съедим. И холодец, и селедку.
Семен не приходит, а приезжает на извозчике вместе с братом, черным литейщиком Кузьмой Ягодкиным. Кажется, нет такого местечка на лице Кузьмы, куда бы не набился чугун. И сам он огромный, твердый — словно не живой, а чугунный. Вслед за мужчинами просовывается в дверь большой острый живот. Валентина Ягодкина — жена Кузьмы. Глаза ее испуганны, щеки ввалились, а под глазами старательно запудрен синяк.
— На свадьбу идти, а тут такая неприятность. Об косяк ударилась, — жалко улыбается она.
