Сын башмачника. Андерсен - [6]

Отцу двадцать два, матери чуть более тридцати: это возраст их счастья на день свадьбы. Андерсен был вторым ребёнком Марии, но она чувствовала его как первого... Она совсем не думала о первой дочери. Главное — построить счастье сейчас, с молодым мужем, который её любит, а уж она-то в нём и души не чает. Теперь-то она заживёт как люди, своим домом, в уюте, тепле, хоть в каком-то достатке. Бог знает о её страданиях и поможет ей. Обязательно поможет! Он же всё видит.

Она знала, что для счастья нужно постоянно работать. Только своими руками можно было создать достаток. Муж работал. Она трудилась. Ребёнок требовал грудь и трудился губами в меру своих слабых сил. С её молоком переходила в маленького Андерсена её любовь, её страстная нежность, ощущение собственной семьи, которую Бог наконец-то подарил ей за все страдания... Пусть ребёночек её будет счастлив. Господи, пусть он будет счастлив.

РОДИТЕЛИ. ОЖИДАНИЕ РЕБЁНКА

Андерсен часто повторял, что предки его были богатыми людьми. Увы, но это совсем не так. Бабушка по отцовской линии так часто рассказывала, как счастливо жили её родители в Германии, что далеко не сразу Андерсен понял, что это лишь фантазии.

Отец Андерсена был так нищ, что ему не на что было приобрести брачную кровать. В это время в Оденсе умер богатый дворянин. Тело мертвеца было выставлено на катафалке. После похорон наследники дёшево продали вещи похорон. Отец Андерсена собрал накопленные гроши и выкупил часть катафалка. Из неё-то он и соорудил свадебную кровать, Андерсен долго потом вспоминал истёртые чёрные занавески с закапанным воском.

Род жены был укоренённее в земле, род мужа романтичнее. Муж физически не мог жить без леса, для жены прогулка в лес была таким же событием, как и шут на улицах Оденсе. Нищета часто учит злобе, кажется, эта наука прошла мимо родителей Андерсена.

Когда у них родился мальчик, то ему дали имя отца, если бы родилась девочка, её бы назвали именем матери — Мария.

У родителей было достоинство, которое следует приравнять к счастью: они умели довольствоваться малым. Мать считала, что этому учит Бог, отец — жизнь; до сих пор неизвестно, кто из них прав относительно истока терпения, но вывод в любом случае был верен — это лишний раз доказывало бессмысленность споров, к тому же родители искренне любили друг друга: мальчик появился под лучами любви, и это было прекрасно. Поглядывая на растущий живот жены, муж боялся своего счастья: он ждал этого ребёнка — его память останется на земле, когда он навсегда исчезнет.

   — Он будет гордостью семьи! — считали оба супруга. А что им ещё оставалось делать?

Это были самые счастливые дни в жизни Марии Андерсен. Она ещё не видела лица ребёнка, но уже знала его. Казалось, он стучит не только в животе, но и в голове её, в сердце; всё её прошлое было этим стуком. Она носила ребёнка, как тьма носит солнце, каждая её улыбка принадлежала будущему ребёнку. У него была женственная улыбка: она имела дожизненное происхождение.

Сказать, что в Оденсе жизнь текла тихо, значило бы польстить жителям. Жизни — не было, был быт, он пас людей, как пастух пасёт стадо.

Но и беременной Мария не могла сидеть без дела. Она чистила, мыла, стирала, а на самом деле — только и делала, что ждала... А муж тихо смотрел за окно, как только выпадала свободная минутка... События? Они видны через окно: соседка прошла: «Скоро, Мария?»; ворона внимательно прохаживалась под окнами, хвалясь крепким опереньем и не понимая, зачем людям нужны такие большие неуютные гнезда, но не заводя с ними спор на эту тему, смутно догадываясь, что люди никогда не поймут её мыслей; облака, всю жизнь беременные то снегом, то дождём; дерево — грустное от невозможности сняться с места и уйти в лес от уличной скуки-тоски, с недоумением завидующее людям и не понимающее, почему они не уходят далеко, — если бы у дерева были ноги, оно обошло бы весь мир. Несколько раз дерево хваталось цепкими ветвями за зазевавшееся около земли облако, но тут же обречённо опускало их.

Многое можно увидеть из окна, ещё больше — почувствовать, если умеешь...

   — Ганс Христиан, скоро родится наш ребёнок, нужно работать, чтобы скопить хоть немного денег, кто знает, как повернёт жизнь, ведь мальчику столько всего надо, и мне самой всё время хочется есть...

   — Стук-стук, — говорил молоток подмётке, — как поживаете?

   — Спа-си-бо, ни-че-го, — вежливо отвечала подмётка, под ударами молотка всё крепче связывая оставшуюся жизнь с гвоздиками.

   — Тук-тук. Тук-тук, — работал молоток, а гвозди — во рту у отца семейства и, конечно, все знают на свете, хоть и железные, а такие любопытные, ну, такие любопытные...

   — У хозяйки скоро родится мальчик.

   — Почему вы решили, что мальчик?

   — А вот знаю, и всё.

   — Нет-нет, это вовсе не мальчик.

   — Ой, ой, ой. — Это главный спорщик отправился в глубину подмётки, да так крепко там застыл, что понял: никогда не вылезет, конец его ораторской карьере!

   — Ну вот, наговорился, — молвил его молчаливый брат, — молчал бы, как я, остался бы на свободе.

Но стало жалко братца, видно, родственная кровь заговорила, и он позвал: