Сын атамана - [84]

Видимо, Кондрат в этот момент тоже размышлял о чем-то подобном. Он дал команду своей охране чуть приотстать, подскакал к колонне пехотинцев и выкрикнул:

– Где Амос Макеев?

Комполка, некогда беглый крестьянин и разбойник, мужичок невысокого роста, с небольшой бородкой, и одной рваной ноздрей, вышел из колонны, приблизился и отозвался:

– Я здесь, атаман. Здравствуй.

– Здравствуй, Амос, – поприветствовал его Кондрат. – Гляжу, бодро идете?

– А чего нам… Люди мы к ходьбе привычные, припасы в обозе едут, а при нас только одежа, ножи, ружья и запас свинца с порохом, так что верст по тридцать за день проходим.

– Как кормят?

– Грех жаловаться, люди Зерщикова из обоза провиант выдают без промедления и обмана.

– Что твои люди, готовы к сражениям?

– Готовы, атаман, а сегодня еще беглецы от Воронежа встретились, и такие страсти рассказали, что мы этого Долгорукого и Боура с их псами, голыми руками рвать будем.

– И где эти беглецы?

– В Усть-Медведицкой остались.

– Ну ладно, – сказал атаман. – Вечером у меня на совет собираемся, так что, как остановимся, подходи без опозданий.

– Понял.

Макеев вернулся в строй полка, и отец помчался к передовым дозорам. Кондрат услышал про беглецов из Воронежа и решил, что в течение дня они нашему войску еще не раз попадутся, а значит, необходимо с ними переговорить. Ну, а мы, то есть я и ватажники, спрыгнули с коней и пристроились к бурлакам. Мне захотелось ноги размять, а парням было полезно послушать разговоры бурлаков и постараться самим, без разъяснений со стороны, понять их манеру боя. В будущем моим ватажникам это обязательно пригодятся.

– А что, молодцы, может быть, споем!? – услышали мы впереди окрик полковника Макеева.

– Споем! – ответили ему пехотинцы.

– Запевай!

По этой команде звонкий и сильный голос, где-то рядом с полковником, затянул:

«На Донце-реке, во казачьем городке,

Ой, да вот он, во казачьем городке».

И тысячи людей поддерживают запевалу:

«Появился, объявился Булавин – он Кондрат,

Ой, да вот, Булавин – он Кондрат;

Кондрат – парень не простак, а удалый он казак,

Ой, да вот, удалой он казак.

Кафтан, шитый серебром, сабля острая при нем,

Ой, да вот он, сабля острая при нем.

Сабля острая при нем, а глаза горят огнем,

Ой, да вот он, а глаза горят огнем»…

Так я впервые услышал песню про моего отца Кондрата Булавина. Память народная, она дорогого стоит, сотни лет проходят, а люди помнят, кто есть кто, и кем он был.

Песня стихла и, держа в поводу своего верного Будина, я шел рядом с колонной и вслушивался в разговоры бывших крепостных рабов, а ныне вольных людей, которые шли биться за свою свободу, за Тихий Дон и Правду, и понимал, что таких людей не сломить. Сжимая зубы и надрываясь, именно они и, их потомки, вытянули на себе Россию, били шведов, ляхов, турок, французов, японцев и немцев. Они шли в огонь, и выходили из него израненные, но живые. И пока есть такие люди, до предела терпеливые, но не забывающие обид и не прощающие зла, яростные в бою и трудолюбивые в поле, понимающие кто они есть и ради чего на этот свет родились, русский народ будет жить. Но это русские, а мы казаки, другой народ. Хотя давно с ними рядом живем, сроднились во многом, так что не чужие люди.

41

Россия. Москва. 16.04.1708.

Этот день Алексей Петрович Романов, по указанию своего отца, самодержца всероссийского Петра Первого, оставшийся в Москве, посвятил инспекции сильно пострадавшего во время последнего великого пожара старого Кремлевского дворца. В сопровождении нескольких человек, под весенним дождем он бродил из одного здания в другое. Царевич смотрел на проломы и трещины в стенах, осыпавшуюся штукатурку, мусор и валяющиеся под ногами выбитые пожарными двери. И от вида такого беспорядка, разгрома и хаоса, сердце его сжималось в недобрых предчувствиях.

Закончил он свой путь в небольшой домовой церквушке, чей купол зиял рваными дырами, сквозь которые вниз лились тонкие дождевые струйки. Слюдяные окошки были выбиты, а полы подгорели, под потолком летали мелкие птички, и кругом царило полнейшее запустение. Однако здесь по-прежнему висели знакомые ему с самого раннего детства древние иконы и, глядя на печальный лик Христа на одной из них, Алексей смог немного успокоиться и собраться с мыслями.

За спиной царевича находились приставленные к нему люди Федора Юрьевича Ромодановского, весьма темные личности, официально охранявшие наследника, а на деле шпионы, которые следили за каждым его шагом. Алексей повернулся к ним и, глядя прямо в глаза старшего из преображенцев, дьяка Мухортова, широкоплечего полноватого крепыша, как можно уверенней, сказал:

– Я хочу остаться один и помолиться. Оставьте меня.

Мухортов кивнул и вместе со своими людьми вышел. Царевич остался один и вздохнул полной грудью. После чего он расстегнул тесный мундир, опустился перед иконой на колени и, посмотрев на лик Иисуса, привычно зашептал Символ Веры:

– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечившегося. Распятого при Понтийском Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день по Писанием. И возшедшего на небеса, и сидящего одесную Отца. И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святого, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже с Отцом и Сыном покланяемся и славим, глаголившего пророки. Во единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Аминь!