Сын Аллогена - [18]

— Я праджапати своего рода. Если я могу общаться с тобой, значит ты тоже праджапати.

— О чем ты? — опять вслух спросил Юрка.

В это время открылась дверь, и в операционную зашел Алим.

— С кем это ты разговариваешь? — спросил он у Юры, осмотревшись в помещении: — это что глаз у синей твари?

Акремонец повернулся к Алиму и еще шире раскрыл свой третий глаз, прикрыв веками два своих обычных глаза.

— Чего он на меня таращится? — спросил Алим: — Вот гадость. Сейчас дам раз в голову и будешь дальше таращиться — только уже мертвый, — адресовал свои слова Алим акремонцу.

Тот видимо понял, что общение с Алимом ничего хорошего ему не принесет и лег, закрыв все свои три глаза, на операционный стол обратно.

— Видишь, плохо ему, а мне надо его подготовить для повторного допроса, — попытался разрядить обстановку Юра: — иди, пожалуйста, мне надо его осмотреть.

Алим ничего не ответил, а лишь презрительно сплюнул на пол операционной и вышел за двери.

Юрка обернулся к акремонцу и мысленно спросил:

— Ты меня слышишь?

Тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами и не шевелился.

— Кто ты такой? — еще раз мысленно спросил он.

— Я, Савитар, — открыв третий глаз, мысленно ответил акремонец: — мне очень больно. Твои бхакты[3] меня очень били, но я не понимал, что они от меня хотели.

— Какие бхакты? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Герадамасы, которые тебе подчиняются, меня били, а я не мог им ответить, потому что мой дамару[4] сломался, когда меня бил тот герадамас, который сейчас в нашем ашваттхе[5] обещает Сурье оказать помощь в обмен на свою жизнь.

— Кто такая Сурья, — вслух спросил Юра.

— Я очень хочу, есть, — вместо ответа услышал у себя в голове Юра: — я себя плохо чувствую. Принеси мне поесть, и я тебе все объясню. Я не хочу быть против вас… Я хочу вернуться…

— Что тебе дать поесть? — спросил Юра.

— Еду.

— Понятно. Ляжь и лежи без движения пока я не вернусь.

Юра вышел из лазарета и прямиком пошел на кухню. Время завтрака уже прошло, но покормить на кухне могли в любое время суток. Он шел по тускло освещенным переходам города на верхний уровень и рассуждал, про себя, что он еще вчера чуть не погиб от рук акремонцев, а сейчас преспокойно телепатически общается с шестируким инопланетянином и его это ничуть не удивляет, как будто это вполне обыденное дело.

III

На кухне сегодня главной была тетя Поля — самая пожилая женщина их города. В лагерь к архонтам она попала в тридцать пять и успела родить двойню — двух мальчиков, которых она даже не успела подержать на руках. Пока она отходила от родов, детей унесли архонты. Ее, как и других опроставшихся матерей, готовили для перевода в другой лагерь, но акремонцы восстали, и она единственная осталась в живых из рожениц, находившихся в тот момент в медицинском корабле лагеря. Остальных порубили обезумевшие лицеклювы. Хоть ей и перевалило за полстолетие, тетя Поля по-прежнему несла на своем лице остатки былой красоты исконно кубанской казачки, несмотря на весьма раздавшиеся в ширину размеры фигуры.

Никита Сергеевич до сих пор был к ней не равнодушен еще с тех времен, когда выживших людей привел в бункер, однако он не смог смириться с тем, что вековые понятия моногамной семьи были разрушены и порядок установленный архонтами, касающихся полигамных сексуальных отношений поддерживался в городе, несмотря на неоднократные предложения Никиты Сергеевича вернуться к довоенному институту брака между мужчиной и женщиной. У нее была одна особенная черта — глаза были разного цвета. Один глаз был синий, а второй серый. С ее слов эта особенность организма передавалась у нее в семье от поколения к поколению. Детей у нее больше не было, но она с одинаковой любовью относилась ко всем отпрыскам бывших узников лагеря независимо от возраста и цвета кожи.

— Тетя Поля, — обратился к ней Юра: — дайте мне с собой что-нибудь покушать, а то я уже скоро сутки как ничего не ел.

— Конечно Юрочка, сейчас я наложу тебе картошки и мяска отрежу.

— Там и раненному надо тоже покушать.

— Девочки в лазарет уже носили завтрак, — удивилась тетя Поля.

— Там еще акремонец пленный.

На мгновение оба разноцветных глаза тети Поли потемнели от гнева, но почти сразу вернули свой цвет и она, немного помедлив, сказала:

— Он тоже живой и тоже, чей-то ребенок. Конечно, и ему покушать надо. — Линда, — обратилась она к высокой сухопарой кухарке: — Выдай Юрке с собой двойную порцию и чай налей во флягу.

— Спасибо, тетя Поля, — поблагодарил Юра и пошел за Линдой, которая уже нарезала сушеную оленину.

С двумя армейскими котелками и флягой чая заваренного на зверобое, Юрка бегом побежал в лазарет. К его удивлению в операционной он обнаружил не только акремонца, но и Кьет с Юхани. При этом акремонец с явным удовольствием тянул из кружки через свой совиный клюв, который у акремонцев, в отличие от птичьего, был пластичным и мог издалека сойти за человеческие губы, чай явно заваренный Кьетом. То, что чай именно Кьета, было понятно по запаху, витавшему в помещении — подванивало чем-то схожим между свежим навозом и ацетоном.

— Он что твой чай пьет? — спросил у Кьета Юра.

— Чего бы и не пить, он же с медом, — ответил за Кьета Юхани.