Свыше наших сил - [9]

Элиас. А все прочие только искажают его?

Санг. Кого ты называешь христианином?

Элиас. Я считаю подлинным христианином только того, кто в учении Иисуса понял основное: тайну само­совершенствования, и всю свою жизнь посвятил этому.

Санг. Как меня радуют твои слова! У тебя такой же глубокий ум, как у твоей матери. О, заветнейшей мечтой моей было, чтобы ты... когда-нибудь... Нет, нет, нет! Я обещал вам, дети мои... Я сдержу слово. То, что ты сказал,— истина. Совершенная истина! Но, сын мой, разве каждому не позволено по-своему стараться стать христианином, не заслуживая названия человека, искажающего христианство? Разве нет? И не здесь ли именно и нужна вера? Заслуга одного подлинно верующего искупает заблуждения миллионов.

Элиас. Именно так: стремление, овладевающее всем существом, всем сердцем — это и есть вера.

Санг. И что же?

Элиас. Тогда только один человек из всех, кого я знаю, верит по-настоящему — ты! А другие... Нет, не бойся! Я не собираюсь никого обвинять и порицать. Да и какое право я имею на это? Но другие... либо настолько искажают учение, что оно им не мешает, либо стремятся его искренно принять и выбиваются из сил... Да, имен­но: выбиваются из сил.

Ракел. Да, это так. И вот, поняв это, дорогой отец, я однажды сказала Элиасу: если эти идеалы так мало соответствуют условиям человеческой жизни и человеческим способностям и возможностям, то как же можно допустить, что они от все­ведущего?

Санг. Это сказала ты?

Элиас. Мы не могли справиться с сомнениями и стали искать разрешения вопроса. Мы проследили историю развития этих идеалов до нашей эры.

Ракел. Ведь все они много древнее, чем христианство, отец.

Санг. Я знаю, дитя мое.

Элиас. Их уже давно провозглашали мечтатели разных веков.

Санг. ...мечтатели Востока и Греции провозглашали их в минуты полного отчаяния, в минуты, когда лучшие люди только и могли что стремиться прочь от всего, что их окружало... стремиться к обновленной земле... Я знаю это дети мои. Так вот что смутило вас? Господи ты боже мой! Как будто мечты об обновленной земле обетованной и о тысячелетнем царстве божием неосуществимы только потому, что и о них есть древний, невообразимо древний восточный миф. Да, обновленной земли искали и ждали так долго, что слабые духом стали считать ее несбыточным сном, а стремление к ней — погоней за несбыточным идеалом... Но что же это доказывает? О самой вере нельзя сказать ничего дурного, но о проповедниках веры — увы, можно. Но я не буду говорить о них. Я только расскажу, что случилось со мной, со мной самим. Я видел, что христианство ползает на брюхе и осторожно оставляет в стороне все возвышенности. Почему? — спросил я себя. Не потому ли, что если бы оно бесстрашно поставило все вопросы, оно перевернуло бы весь порядок вещей? В чем же дело? Христианство ли невозможно или у человечества не хватает смелости? Но если хоть один решится, тогда, может быть, и тысячи решатся? И я почувствовал, что должен попытаться стать этим одним. Я считаю, что каждый должен попытаться. Да, кто не решится, тот не верит. Потому что верить — это знать, что для веры нет ничего невозможного, и надо выказать свою веру! Я говорю не для того, чтобы похвалиться. Я говорю это, чтобы обвинить себя. Потому что, несмотря на то, что я сейчас так возвеличен милостью божьей, у меня бывают минуты, когда я поистине чувствую, что теряю бога. Разве, идя сюда, я не думал, что мне одному невозможно исцелить ее? Разве я не сомневался, не искал чужой помощи? Потому господь и отнял у меня помощь. Потому-то он допустил, чтобы и вы смутились мыслью о «невозможном» и пришли ко мне и рассказали мне об этом. Ибо, таким образом, должно исполниться время его! Теперь он покажет всем нам, что невозможного нет! О, я шел сюда и ничего не понимал. Теперь я пони­маю. Я совершу это один! Теперь я получил указание свыше. Теперь я могу! Потому-то меня и посетила великая милость откровения именно сегодня. Да! Все мне теперь понятно! Клара, слышишь? Это уже не мои слова, это слова великой веры, и ты знаешь, от кого нисходит эта вера.

(Становится на колени у постели Клары.)

Клара, милый друг мой! Ведь ты так же дорога гос­поду, как и те, которые веруют! Ведь господь отец всем нам! Любовь господа — достояние не только верующих. Особое достояние верующих — дар чувствовать его любовь и доброту и радоваться, и делать невозможное возможным во имя его. О терпеливая! О верная! Я иду, чтобы доказать это!

(Поднимается с колен.)

Да! Чтобы доказать это! Я иду в церковь, дети мои, мне надо остаться одному. Я не выйду из церкви, пока господь не ниспошлет сна для вашей матери, а после сна — выздоровления, чтобы она поднялась и стала бы ходить среди нас. Не бойтесь! Я чувствую, это его воля! Он пошлет свою милость. Но не сразу... Потому что до сей минуты я сомневался. Но теперь я выдержу! Я дождусь! Строгий и милосердный господь бог мой посетит меня! Прощайте!

(Становится на колени у постели жены и произносит крат­кую молитву. Целует жену. Она лежит неподвижно. Он встает.)

Прощайте! Спасибо, дети мои! Вы все-таки помогли мне! Больше чем можно было ожидать. Теперь я пойду молиться. Я буду звонить сам. Знайте, что с первым ударом колокола я начал молиться за вашу мать. Мир вам!