Святыня - [139]

Единственный свет исходил от алтаря, в небе по-прежнему сияли яркие звезды, освещая безобразное дерево с ветвями, трепещущими и колеблющимися, как конечности живого существа. Свет очерчивал какие-то силуэты — на сцене разворачивалась драма. Несмотря на свое ошеломление, Пола поняла, что страх произрастает из этого центра: люди бежали не из-за трясущейся под ногами земли, а убегали от чего-то отвратительного, стоящего перед алтарем и смотрящего на каждого в отдельности, глумливо вторгаясь прямо в душу. Оно презирало всех и насмехалось над каждым — мужчиной, женщиной или ребенком, — оно знало скотство каждого, грехи каждого и самые чудовищные сокровенные желания. Оно знало всех и заставляло всех узнать самих себя.

Пола обняла мать за хрупкие плечи и медленно повела ее вдоль ряда к проходу. Обе качались и несколько раз чуть не упали, когда земля содрогалась. Было ужасно тяжело тащить мать, проталкивать ее мимо тех, кого парализовало страхом, и отбиваться от людей, цепляющихся в отчаянии за одежду. Они добрались до конца ряда и остановились, собирая силы, чтобы влиться в общий поток.

Кто-то, потеряв равновесие, рухнул на них, и Пола с матерью упали, опрокинулись через скамейку позади и свалились на мягкую землю. Пола встала на четвереньки и потянулась к матери; в нескольких дюймах от ее лица двигался поток ног. Нащупав тело матери, она подергала его, но мать не шевелилась. Дрожащие руки двинулись вдоль тела к лицу и нащупали разинутый рот и закрытые глаза.

— Мама! — закричала Пола, и дрожащая земля вдруг замерла. Испуганные крики вокруг тоже затихли. Люди остановились и осмотрелись. Отовсюду раздавались рыдания, но они были тихими, как скулеж побитого животного. Даже звуки гимна прекратились. Даже молитвы.

На алтаре что-то горело.

Пола инстинктивно поняла, что мать мертва, но все же засунула руку ей под пальто, надеясь ощутить биение сердца. Сердце было так же неподвижно, как и все вокруг. Пола не почувствовала горя, только какое-то отупение. И в некотором смысле облегчение.

Но тут она увидела Родни Таккера, рухнувшего на соседнюю скамейку. В Поле закипела злоба, ярость, быстро поглотившая отупение и переполнившая ее эмоциями.

А потом, когда вокруг воцарилось тревожное молчание, земля разверзлась.

Джордж Саутворт, забыв о всяческом достоинстве и дав волю неприкрытому ужасу, бежал к стене, отделявшей луг от церкви.

Как хорошо все шло, до заветной мечты, казалось, уже рукой подать. Святилище — его проект — принесло огромную прибыль: на него обрушился фантастический денежный водопад. Сам Саутворт и другие местные предприниматели, предугадавшие, куда вкладывать средства, и с самого начала развернувшие свою деятельность, уже предчувствовали награду за свою предприимчивость. И в самом деле, Бенфилд больше не умирал Он процветал и собирался продолжать свое процветание, как в свое время Лурд, некогда французская деревушка, а ныне шумный, всемирно известный город.

Но она, эта тварь, — это чудовище, невероятным образом восставшее из мертвых, — взглянула на него, на него одного, и увидела алчность в его сердце. И рассмеялась над ней, и поощрила ее, так как алчность была частью зла, помогающего этой твари существовать.

Саутворт побежал еще до того, как затряслась земля. Все вокруг ничего не видели от страха и не понимали всего значения этого нечестивого воскресения из мертвых. А он понял, хотя и сам не знал откуда, что это чудовище — проявление его собственной безнравственности, что оно существует за счет энергии, извлеченной из черных человеческих душ. Осознание поразило Саутворта, потому что оно так хотело. Это наущение было особой пыткой чудовища, которое заставляло человека проникнуть в собственную безграничную порочность. Вина, страдать от которой учила Церковь, основывалась на действительности: вина была реальной, поскольку порок всегда таится в каждом из людей. Даже в самом невинном, даже в ребенке. Ребенке вроде Алисы.

Саутворт протискивался мимо тех, кто просто уставился на алтарь; он боролся с охватившей его слабостью и головокружением, понимая, что за этим новым, нечестивым чудом последует катастрофа.

Смутно, откуда-то издалека, Саутворт услышал, как сгорбленная тварь заговорила, произнесла одно слово — возможно, чье-то имя, и эхо у него в голове заглушил грохот, такой громкий, такой оглушительный, такой близкий, что чуть не разорвал ему сердце. Но Саутворт продолжал двигаться, ковыляя среди лежавших на земле калек.

Потом другие побежали вместе с ним, из охваченных ужасом душ вырывались крики, а из рядов не способных двигаться несчастных доносились мольбы. Чья-то рука схватила Саутворта за ногу, и он оглянулся на изможденного, похожего на скелет человека, завернутого в красное одеяло: широко раскрытые глаза умоляли унести его из этого хаоса Саутворт ударил по желтой сморщенной руке и устремился дальше. Земля уходила из-под ног, грохотание как будто вздымалось все выше, сотрясая его, как тряпичную куклу.

Прошла вечность, прежде чем он добрался до низкой стены, окружавшей церковный двор, и к этому моменту колебания почвы стали еще сильнее. Не один Саутворт, поняв, что выход окажется забит, полез через стену. От чьего-то удара в висок все вокруг закружилось. Саутворт перевалился на другую сторону и, скорчившись, лежал под стеной, ловя ртом воздух. Как выбитый из седла жокей, он осторожно выжидал.